– Ну, ладно, Лидия, удачи тебе.
– Спасибо.
Я повесил трубку. Прошла минута, и телефон зазвонил снова. Лидия.
– А, – сказала она, – я же хотела узнать, как у тебя дела?
– Да, примерно все так же – кир да лошади.
– Значит, нормально?
– Не совсем.
– А что такое?
– Ну, послал я, в общем, тетку за шампанским…
– Тетку?
– Ну, на самом деле она девчонка еще…
– Девчонка?
– Я послал ее с двадцатью долларами за шампанским, а ее до сих пор нет. Мне кажется, меня развели.
– Чинаски, я не хочу слышать о твоих бабах. Ты это понимаешь?
– Ладно.
Лидия повесила трубку. Тут в дверь постучали. Тэмми. Она вернулась с шампанским и сдачей.
Назавтра в полдень зазвонил телефон. Снова Лидия.
– Ну что, вернулась она с шампанским?
– Кто?
– Шлюха твоя.
– Да, вернулась…
– И что потом было?
– Мы выпили шампанское. Хорошее оказалось.
– А потом что?
– Ну, сама ведь знаешь, ч-черт…
Я услышал долгий безумный вой, будто в полярных снегах подстрелили росомаху и бросили истекать кровью, одну…
Лидия швырнула трубку.
Я проспал почти весь день, а вечером поехал на состязания упряжек.
Потерял 32 доллара, залез в «фольксваген» и поехал назад. Остановил машину, дошел до крыльца и вставил ключ в замок. Весь свет в доме горел. Я огляделся. Ящики выдраны из шкафов и вывалены на пол, покрывала с кровати тоже на полу. С полок пропали все мои книги, включая те, что написал я сам, штук 20. И машинка моя исчезла, и тостер, и радио, и картин моих тоже не было.
Лидия, подумал я.
Оставила она мне один телевизор, поскольку знала, что я на него даже не смотрю.
Я вышел на улицу: машина Лидии стояла, но самой ее внутри не было.
– Лидия, – позвал я. – Эй, детка!
Я прошел взад и вперед по улице и тут увидел ее ноги, обе – они высовывались из-за деревца у стены многоквартирного дома. Я подошел к деревцу и сказал:
– Послушай, да что, бля, с тобой такое? Лидия просто стояла. В руках два полиэтиленовых пакета с моими книгами и папка с картинами.
– Слушай, верни мне книги и картины. Они мои.
Лидия выскочила из-за дерева – с воплем. Схватила картины и начала их рвать. Она швыряла клочки в воздух и топтала, когда те падали на землю. На ногах у нее были ковбойские сапоги.
Потом она стала вытаскивать из пакетов мои книги и расшвыривать их – на улицу, на лужайку, повсюду.
– Вот тебе картины! Вот тебе книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! НЕ ГОВОРИ МНЕ О СВОИХ БАБАХ!
Затем Лидия побежала ко мне во двор с книгой в руке, моей последней – «Избранное Генри Чинаски». Она визжала:
– Так ты свои книги хочешь назад? Книги свои хочешь? Вот твои проклятые книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ!
Она начала бить стекла в моей двери. Она взяла «Избранное Генри Чинаски» и била им одно стекло за другим, вопя при этом:
– Ты хочешь назад свои книги? Вот твои проклятые книги! И НЕ РАССКАЗЫВАЙ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! Я НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ О ТВОИХ БАБАХ!
Я стоял, а она орала и била стекла.
Где же полиция, думал я. Ну где?
Затем Лидия рванула по дорожке, нырнула влево у мусорного бака и побежала к многоквартирному дому. За кустиком валялись моя машинка, мое радио и мой тостер.
Лидия схватила машинку и выскочила с ней на середину улицы. Обыкновенная тяжелая старомодная машинка. Лидия подняла ее высоко над головой обеими руками и грохнула о мостовую. Валик и еще какие-то детали отлетели. Лидия опять воздела машинку над головой и завопила:
– НЕ ГОВОРИ МНЕ О СВОИХ БАБАХ! – и опять шваркнула о мостовую.
После чего вскочила в машину и уехала.
Через пятнадцать секунд подкатил полицейский крейсер.
– Такой оранжевый «фольксваген». «Дрянь» называется, похож на танк. Я не помню номера, но буквы там СМУ, как в СМУТНЫЙ, понятно?
– Адрес?
Я дал им ее адрес…
Разумеется, ее привезли обратно. Я слышал, как она выла на заднем сиденье, когда они подъезжали.
– НЕ ПОДХОДИТЕ! – сказал один полицейский, выскакивая из машины. Он зашел за мной внутрь. И сразу наступил на битое стекло. Еще зачем-то посветил фонариком в потолок, на карнизы.
– Вы хотите подавать в суд? – спросил он.
– Нет. У нее дети. Я не хочу, чтоб она потеряла детей. Ее бывший муж и так пытается их у нее отсудить. Но прошу вас, скажите ей, что нельзя же врываться к людям в дома и творить вот такое.
– Ладно, – ответил он, – тогда подпишите.
Он написал от руки в разлинованном блокнотике. Мол, я, Генри Чинаски, не имею претензий к некоей Лидии Вэнс.
Я расписался, и он ушел.
Я запер то, что оставалось от входной двери, лег в постель и попытался уснуть.
Примерно через час раздался звонок. Лидия. Она уже вернулась домой.
– ТЫ, СУКИН СЫН, ЕЩЕ ХОТЬ РАЗ ЗАГОВОРИШЬ О СВОИХ БАБАХ, И Я ОПЯТЬ СДЕЛАЮ ТО ЖЕ САМОЕ!
И она бросила трубку.
Через пару дней вечером я приехал к Тэмми на «Деревенский двор». Постучался. Свет не горел. Судя по всему, дома никого нет. Я заглянул в почтовый ящик. Внутри лежали письма. Я начирикал записку: «Тэмми, я пытался тебе позвонить. Приезжал, но тебя не было. У тебя все в порядке? Позвони… Хэнк».
Я вернулся наутро в 11. Машины перед домом не было. Моя записка по-прежнему торчала в дверях. Я все равно позвонил. Письма так и лежали в ящике. Я оставил в нем новую записку: «Тэмми, куда ты, к дьяволу, запропастилась? Сообщи о себе… Хэнк».
Я объехал всю округу в поисках битого красного «камаро».
Вернулся я в тот же вечер. Шел дождь. Мои записки вымокли. Почты в ящике скопилось еще больше. Я оставил Тэмми книгу своих стихов, с надписью. Потом вернулся к «фольксвагену». На зеркальце у меня болтался мальтийский крестик. Я сдернул его, вернулся к дому и обмотал им дверную ручку.
Я не знал, где живут ее друзья, где живет ее мать, где живут ее любовники.
Я вернулся к себе и написал несколько стихов о любви.
Я сидел с анархистом из Беверли-Хиллз Беном Сульвнагом, писавшим мою биографию, когда услышал ее шаги по дорожке. Я узнал этот звук – они всегда были быстры, неистовы, сексуальны, эти крохотные шаги. Я жил в глубине двора. Дверь была открыта. Вбежала Тэмми.