— Да, ну, есть методы…
— Какие методы?
— Первое касание обычно притупляет чувствительность в этой области, поэтому нельзя вернуться туда с той же самой эффективностью.
— Что вы мелете?
— Сами знаете что.
— Меня от вас в жар бросает.
— Это клиника.
— Это сексуально. Меня от вас бросает в жар.
— Я не знаю, что еще сказать.
— А что потом мужчина делает?
— Отпускает свое наслаждение на волю — пускай оно исследует. Всякий раз — по-разному.
— В каком смысле?
— В том смысле, что иногда выходит грубо, иногда нежно — в зависимости от того, каково тебе.
— Расскажите.
— Ну, все заканчивается на секеле.
— Еще раз это слово скажите.
— Какое?
— Секель.
— Секель, секель, секель…
— Вы его сосете? Покусываете?
— Еще бы.
— Меня от вас бросает в жар.
— Извините.
— Занимайте хозяйскую спальню. Вам нравится уединение?
— Я ж вам сказал.
— Расскажите про мой секель.
— Они все разные.
— Тут пока не очень уединенно. Строят подпорную стену. Но через пару дней закончат. Вам понравится.
Я опять записал ее адрес, повесил трубку и лег в постель. Зазвонил телефон. Я подошел, снял трубку и отнес телефон к кровати.
— В каком смысле все секели разные?
— Ну, по размеру, по реакции на раздражители.
— А вам попадался такой, который не удавалось возбудить?
— Пока нет.
— Слушайте, приезжайте-ка прямо сейчас?
— У меня старая машина. Она по каньону не взберется.
— Езжайте по трассе, машину оставите на стоянке у съезда в Хидден-Хиллз. Я вас там встречу.
— Ладно.
Я повесил трубку, оделся и сел в машину. По трассе доехал до съезда в Хидден-Хиллз, нашел стоянку и остался там сидеть ждать. Прошло двадцать минут — подъехала толстая дама в зеленом платье. В белом «кэдди» 1982 года. На всех передних зубах — коронки.
— Это вы? — спросила она.
— Это я.
— Господи ты боже мой. Ну и видок у вас.
— Да и вы не фонтан.
— Ладно. Залезайте.
Я вылез из своей машины и пересел к ней. Платье у нее было очень короткое. На жирной ляжке поближе ко мне маленькая татуировка: похоже на мальчишку-посыльного, который стоит на собаке.
— Я вам не плачу, — сказала она.
— Это ничего.
— Не похожи вы на писателя.
— И за это я благодарен.
— Вообще-то вы не похожи на человека, который хоть что-то умеет…
— Я многого не умею.
— Но трепаться по телефону вы мастак. Я даже себя ласкала. А вы себя?
— Нет.
После этого мы ехали в молчании. У меня оставалось две сигареты, и я их обе скурил. Потом включил ее радио, послушал музыку. У ее дома была длинная изогнутая дорожка, а двери гаража открылись автоматически, когда мы подъехали. Она отстегнула ремень — и вдруг обхватила меня руками. Рот у нее выглядел как открытый пузырек красной туши. Высунулся язык. Мы завалились на сиденье, вот так вот сцепившись. Потом все вдруг закончилось, и мы вышли из машины.
— Пойдемте, — сказала она; я двинулся за ней по дорожке, обсаженной розовыми кустами. — Я вам ничего платить не буду, — сказала она, — ни, блядь, чего.
— Нормально, — сказал я.
Она вытащила из сумочки ключ, отперла дверь, и я зашел за нею в дом.
Мег и Тони довезли его жену до аэропорта. Едва Долли поднялась в воздух, они зашли в аэропортовый бар выпить. Мег взяла себе виски с содовой. Тони — скотч с водой.
— Жена тебе доверяет, — сказала Мег.
— Ну, — ответил Тони.
— А я, интересно, могу тебе доверять?
— Тебе не нравится, когда тебя ебут?
— Дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что мы с Долли подруги.
— Мы тоже можем быть подругами.
— Но не так.
— Будь современной. Это новое время. Люди свингуют. Их ничего не сдерживает. Они ебутся на потолке. Они трахают собак, младенцев, кур, рыбу…
— Мне нравится выбирать. Мне должно быть не все равно.
— Это, блядь, так сусально. Небезразличие встроено. А если его культивируешь, не успеешь опомниться — уже думаешь, что это любовь.
— Ладно, Тони, а чем тебе любовь не нравится?
— Любовь — форма предвзятости. Любишь то, в чем нуждаешься, любишь то, от чего тебе хорошо, любишь то, что удобно. Как ты можешь говорить, будто любишь одного человека, если в мире, может, десять тысяч людей, которых ты бы любила больше, если б знала? Но ты с ними не знакома.
— Хорошо, тогда мы стараемся, как можем.
— Готов допустить. Но все равно мы должны понимать, что любовь — просто результат случайной встречи. Большинство на ней слишком залипает. А поэтому хорошую поебку не стоит недооценивать.
— Но и она — результат случайной встречи.
— Ты чертовски права. Допивай. Возьмем еще.
— Хорошо забрасываешь, Тони, но ничего не выйдет.
— Что ж, — сказал Тони, кивком подзывая бармена, — я и по этому поводу не стану переживать…
Был вечер субботы, и они вернулись к Тони, включили телевизор. Показывали до обидного мало что. Они попили «Туборга», поговорили, перекрывая звуки с экрана.
— Слыхала, — спросил Тони, — что лошади слишком умные, поэтому на людей не ставят?
— Нет.
— Ну, это, в общем, поговорка такая. Ты не поверишь, но мне тут на днях сон приснился. Я в конюшне, заходит лошадь и ведет меня на выездку. На меня сажают мартышку, она руками и ногами меня за шею — а от самой дешевым пойлом разит. Времени шесть утра, с гор Сан-Гейбриэл холодный ветер. Больше того — везде туман. Меня прогнали три фарлонга за пятьдесят два, проворно. Потом еще полчаса выгуливали, а после отвели в стойло. Пришла лошадь, принесла мне два крутых яйца, грейпфрут, тост и молоко. Потом я вышел на скачки. На трибунах — одни лошади битком. Ну, как по субботам. Я был в пятом заезде. Пришел первым, это оплачивалось тридцатью двумя долларами сорока центами. Приснится же, да?
— Да уж, — сказала Мег. Одну ногу она закинула на другую. На ней была мини-юбка, но без колготок. Сапоги закрывали ей икры. Бедра голые, полные. — Ничего себе сон.