— я ни разу не видел, как ты ешь, — сказал Дэн. — ты что, никогда не ешь?
— только некоторые продукты.
он показал дорогу к Вере, мы выбрались из машины — бутылка, я, Дэн. позвонили в дверь довольно дорогой квартиры.
дверь открыла Вера.
— а-а, привет, Дэн!
— Вера, это… Чарльз Буковски.
— а-а-а, я давно хотела узнать, как выглядит Чарльз Буковски.
— ага. я тоже. — я ввалился мимо нее в квартиру.
— стаканы есть?
— э-э-э, да.
Вера принесла стаканы, на кушетке сидел какой-то тип. я наполнил два стакана виски, один дал Вере, другой взял сам, потом уселся на кушетку между Верой и типом, который там сидел. Дэн сел напротив.
— мистер Буковски, — сказала Вера, — я читала ваши стихи и…
— да насрать на эти стихи, — сказал я.
— о-о-о, — сказала Вера.
я залпом выпил виски, схватил Веру за платье и задрал его чуть выше колен.
— у тебя красивые ноги, — сказал я ей.
— по-моему, я немного полновата, — сказала она.
— да нет, в самый раз!
я налил себе еще виски, нагнулся и поцеловал ее в коленку, потом я отхлебнул еще и поцеловал ей ногу немного повыше.
— а, черт, я ухожу! — сказал тип, который сидел с другой стороны кушетки, он встал и вышел.
свои целовальные телодвижения я разнообразил занудной беседой, вновь наполнил стакан Веры, вскоре ее платье уже задралось до жопы, я увидел трусики, трусики были дивные, они были сшиты не из обычной бельевой материи, а скорее напоминали старомодное стеганое одеяло — высокие, выпуклые, с отдельными квадратиками из мягкой шелковистой ткани; ни дать ни взять перешитое в трусики миниатюрное стеганое одеяльце, и цвета восхитительные: зеленый, голубой, золотистый и бледно-лиловый, воистину ее исподнее будило страсть.
я поднял голову, на миг оторвавшись от сокровища у нее между ног: Дэн сидел напротив нас и сиял.
— Дэн, мальчик мой, — сказал я, — по-моему, тебе пора.
Дэн, мальчик мой, явно нехотя удалился — увиденное должно было впоследствии помочь ему в тонкой ручной работе, но так или иначе, уйти ему было нелегко, впрочем, и для меня это было бы затруднительно, и весьма.
я сел прямо и выпил еще. она ждала, я пил не торопясь.
— Чарльз! — сказала она.
— слушаю, — сказал я. — мне нравится моя выпивка, но не волнуйся, я и до тебя доберусь.
Вера сидела в платье, задранном до самой жопы, и ждала.
— я слишком толстая, — сказала она. — нет, правда, тебе так не кажется?
— да нет же, ты само совершенство! я мог бы тебя три часа насиловать, маслянистая ты моя! так бы и растаял в тебе навеки!
я допил виски, налил еще.
— Чарльз! — сказала она.
— Вера! — сказал я.
— что? — спросила она.
— я самый великий поэт на свете, — сообщил я ей.
— из живущих или умерших?
— из мертвых, — сказал я, поднял руку и ухватился за грудь. — Вера, мне хочется запихнуть тебе в жопу живую треску!
— зачем?
— откуда я знаю, черт подери!
она расправила платье, я прикончил стакан виски.
— ты ведь ссышь из своей мохнатки, верно?
— кажется, да.
— в том-то вся и беда с вами, с бабами.
— Чарльз, боюсь, что мне придется попросить тебя уйти, мне завтра с утра на работу.
— с утра. пора, пора не пора — прочь со двора.
— Чарльз, — сказала она, — прошу тебя, уходи.
— не волнуйся, пожалуйста, я тебя обязательно выебу! просто мне хочется еще немного выпить. я из тех, кто любит свою выпивку.
я увидел, как она встает, и, позабыв об этом, налил себе еще виски, когда я поднял голову, рядом с Верой появилась еще одна женщина, с виду она тоже была ничего.
— сэр, — сказала вторая женщина, — я подруга Веры, вы ее напугали, а ей завтра рано вставать, я вынуждена просить вас уйти!
— СЛУШАЙТЕ, ВЫ, ПИЗДЕНКИ ВШИВЫЕ, Я ВАС ОБЕИХ ВЫЕБУ, ОБЕЩАЮ! ДАЙТЕ МНЕ ТОЛЬКО НЕМНОГО ВЫПИТЬ, БОЛЬШЕ Я НИ О ЧЕМ НЕ ПРОШУ! ВАС ЖДУТ ДОБРЫХ ВОСЕМЬ ДЮЙМОВ!
я сидел, неудержимо приближаясь к донышку бутылки, когда вошли два полицейских, сидел я на кушетке, в трусах, без башмаков и носков, мне там понравилось, очень уютная квартирка.
— господа, — спросил я, — вы из Комитета по Нобелевским премиям? или Пулитцеровским?
— надевай брюки и башмаки, — сказал один из них. — БЫСТРЕЕ!
— господа, вы отдаете себе отчет в том, что обращаетесь к Чарльзу Буковски? — спросил я.
— документы ты нам предъявишь в участке, а теперь надевай брюки и башмаки.
они заломили мне руки за спину и надели наручники, как всегда, грубо, в вены впились маленькие зазубринки на браслетах, потом они быстренько вытолкали меня наружу, вниз по наклонной подъездной дорожке, подталкивая меня чуть быстрее, чем передвигались ноги, у меня было такое чувство, будто за мной наблюдает весь мир, и еще, как ни странно, мне было стыдно за что-то. я ощущал себя последним дерьмом — виноватым, неполноценным, как обоссанный муравей, как стреляная пулеметная гильза.
— ты что, великий любовник? — спросил меня один из них.
в этой реплике я неожиданно уловил одобрение и сочувствие.
— там уютная квартира, — сказал я. — эх, жаль, вы не видели трусиков!
— заткнись! — сказал второй.
не особенно церемонясь, они швырнули меня на заднее сиденье, я улегся поудобнее и стал слушать их превосходное, утешительное, благочестивое радио, в такие моменты у меня всегда возникала мысль о том, что копы лучше меня, и в ней была доля истины…
в участке — обычное фотографирование, конфискация содержимого карманов, все непрерывно менялось, модернизировалось, потом парень в штатском, после того как с трудом сняли отпечатки пальцев, как всегда, основательно повозившись с большим пальцем моей левой руки: «РАССЛАБЬСЯ! НУ ЖЕ, РАССЛАБЬСЯ!» — вечный комплекс вины при катании пальчиков, но в тюрьме разве можно РАССЛАБИТЬСЯ?
парень в штатском, задававший разнообразные вопросы для линованной зеленой бумаги, он все время улыбался.
— все мужчины — свиньи, — негромко сказал он. — ты мне нравишься, позвони мне, когда выйдешь. — он дал мне листок бумаги. — свиньи, — сказал он, — вот они кто. будь осторожен.
— я позвоню, — соврал я, решив, что это может помочь, когда попадаешь в каталажку, любой сочувственный голос кажется чудом.
— вы имеете право на один телефонный звонок, — сказал охранник. — звоните сейчас.