все в Лос-Анджелесе этим занимаются: точно у них шило в жопе, носятся за тем, чего нет и в помине, в сущности, это страх перед самим собой, в сущности, это страх одиночества, я же испытываю страх перед толпой, толпой людей с шилом в жопе; людей, которые читают Нормана Мейлера, ходят на бейсбол, подстригают и поливают газоны и копаются с совочком в саду.
немец едет к Швабу, ему хочется нюхать.
* * *
на востоке есть один симфонический оркестр, дирижер преуспевает, исполняя то, что я бы назвал Темами для Новичков, именно эти музыкальные выжимки и доставляют удовольствие почти всем новичкам в области классической музыки, но человек, наделенный хотя бы минимальной восприимчивостью, не может слегка не прихворнуть после четвертого или пятого прослушивания этих пьесок для начинающих, и все-таки упомянутый оркестр неделю за неделей пичкает публику одним и тем же, а публика состоит из людей средних лет, и я понятия не имею, откуда они взялись и что препятствовало их умственному развитию, однако, прослушав эти упрощенные, общеизвестные и немного слащавые пьески, они, и вправду полагая, будто услыхали нечто новое, великое и глубокое, вскакивают с мест и орут: «БРАВО! БРАВО?» — то есть делают именно то, что, по слухам, положено делать, дирижер выходит вперед и отвешивает поклон за поклоном, а потом просит оркестр встать, непонятно только одно: знает дирижер о том, что он надувает публику, или он тоже умственно отсталый?
вот те произведения, которые особенно любит исполнять этот дирижер и которые я включил бы разве что в программу начальной музыкальной школы: «Парижская жизнь» Оффенбаха, «Болеро» Равеля, увертюра Россини «Сорока-воровка», сюита «Щелкунчик» Чайковского (упаси нас нечистый!), «Кармен» Визе или части из оной, «Мексиканский зал» Копленда, «Танец с треуголками» де Фальи, «Торжественный марш» Эдгара, «Рапсодия в голубых тонах» Гершвина (дважды упаси нас нечистый!), и еще многие другие, которые в данный момент просто не приходят мне в голову…
но дайте только упомянутым слушателям соприкоснуться с этой элементарной слащавостью, и они превратятся в безобидных полоумных макак.
а по дороге домой вы наблюдаете примерно такую сценку, старик лет пятидесяти двух, владелец трех мебельных магазинов, ощущающий в себе интеллект:
— ей-богу, надо отдать должное этому……, вот человек, который действительно разбирается в музыке! он действительно заставляет ее почувствовать!
жена:
— да, у меня всегда такой духовный подъем! кстати, где мы сегодня ужинаем — дома или в ресторане?
* * *
конечно, о вкусах не спорят, как и об отсутствии таковых, кому пизденка, а кому и ручная работенка, я не понимаю популярности Фолкнера, бейсбола, Боба Хоупа, Генри Миллера, Шекспира, Ибсена, пьес Чехова. Дж. Б. Шоу вызывает у меня непрерывную зевоту, и Толстой тоже. «Война и мир» — крупнейшая неудача со времен гоголевской «Шинели». о Мейлере я уже говорил. Боб Дилан, по-моему, явно переигрывает, тогда как Донован, кажется, наделен подлинным вкусом, я просто не понимаю, в боксе, профессиональном футболе, баскетболе, похоже, привлекает сила, ранний Хемингуэй был хорош. Дос был грубияном. Шервуд Андерсон весь неплох, ранний Сароян. теннис с оперой оставьте себе, новые автомобили — пропади они пропадом, колготки — брр! кольца, часики — брр! очень ранний Горький. Д. Г. Лоуренс — молодчина. Селин — какие сомнения! яичница — дерьмо. Арто — когда приходит в ярость. Гинзберг — иногда, борьба — что??? Джефферс — конечно, и так далее, и так далее, сами знаете, кто прав? разумеется, я. а как же иначе!
* * *
мальчишкой я ходил на так называемый авиационный праздник, там демонстрировали высший пилотаж, воздушные гонки, прыжки с парашютом, помню, особенно хорош был один трюкач, на крючке, у самой земли, вешали носовой платок, а он, очень низко пролетая на своем стареньком немецком «фоккере», подбирал крылом платок вместе с крючком, потом он делал «бочку», опускаясь почти до самой земли, он отлично управлял своим самолетом, но лучше всего были воздушные гонки — для детей, а может, и для всех прочих, — столько крушений! все самолеты были разной конфигурации и весьма странные с виду, ярко раскрашенные, и они падали, падали, падали, падали, это было страшно интересно, моего приятеля звали Фрэнк, ныне он заседает в одной из судебных инстанций.
— эй, Хэнк!
— что, Фрэнк?
— пойдем со мной, мы идем под трибуну.
— отсюда можно женщинам под платье заглядывать.
— да?
— ага, смотри!
— боже!
трибуна была сколочена из досок, и сквозь щели все было видно.
— эй, а на эту погляди!
— вот это да!
Фрэнк ходил туда-сюда.
— тсс! вон там!
я подошел.
— ага.
— смотри, смотри! я вижу мохнатку!
— где? где?
— да вот же, смотри, куда я смотрю!
мы стояли и смотрели на ту штуковину, мы смотрели на нее очень долго.
потом мы вышли оттуда и стали досматривать праздник.
за дело взялись парашютисты, они старались приземлиться поближе к кругу, нарисованному на земле, им это не очень-то удавалось, потом один малый прыгнул, а парашют у него раскрылся не полностью, в нем было немного воздуха, поэтому парень падал не так быстро, как падают без парашюта, и за ним можно было уследить, казалось, он дрыгает ногами и дергает руками за стропы, пытаясь их распутать, но у него не получалось.
— кто-нибудь может ему помочь? — спросил я.
Фрэнк не ответил, у него был фотоаппарат, и он делал снимки, многие снимали происходящее, кое у кого были даже кинокамеры.
человек приближался к земле, все еще пытаясь распутать стропы, когда он упал, видно было, как его отбросило от земли, его накрыл парашют, дальнейшие прыжки отменили, авиационный праздник почти подошел к концу.
это было нечто особенное, все эти крушения, парашютист и мохнатка.
домой мы ехали на велосипедах и всю дорогу только об этом и говорили.
жизнь представлялась стоящей штукой.
чума, pest, сущ. (фр. peste от лат. pestis, чума, моровая язва, зараза, отсюда «чумовой», «заразный», то же, что «разрушение», «гибель», «погибель»): моровая язва, чума бубонная, смертельное эпидемическое заболевание; что-либо пагубное, очень вредное; вредный или злой человек.
в некотором смысле чума — существо высшее по сравнению с нами: он знает, где и как нас найти, — чаще всего в ванне, во время половых сношений или во сне. кроме того, ему не составляет труда застать вас в сортире в самый разгар опорожнения кишечника, если он уже на пороге, вы можете кричать: «боже мой, подожди минутку, какого черта, подожди минутку!» — однако звучащие в человеческом голосе нотки страдания лишь распаляют чуму — его стук, его звонок делаются еще более возбужденными, как правило, чума и стучит, и звонит, вам приходится его впустить, а когда он уйдет — наконец-то, — вы заболеете и сляжете на неделю в постель.