Когда мотоцикл Коннора с резким креном огибал углы, Тесс крепче сжимала руками его талию. Где-то по сторонам мелькали смазанные пятна разноцветного света от уличных фонарей и витрин. Ветер ревел в ушах. Каждый раз, когда они срывались с места на светофоре, у нее в животе что-то волнующе сжималось, как будто она находилась в самолете, отрывающемся от взлетной полосы.
– Не беспокойся, я осторожный, скучный мотоциклист средних лет, – напутствовал ее Коннор, подгоняя на ней шлем. – Я не превышаю скорость. Особенно когда везу драгоценный груз.
Затем он склонил голову, и они легонько стукнулись шлемами. Тесс была тронута этим проявлением нежности и одновременно почувствовала себя глупо. Уж конечно, она слишком стара для перестукивания шлемами и подобных игривых замечаний. Она слишком замужем.
Хотя, возможно, и нет.
Тесс попыталась вспомнить, что делала вечером в прошлый четверг, дома в Мельбурне, когда все еще оставалась женой Уилла и двоюродной сестрой Фелисити. А, готовила яблочные кексы! Лиаму нравилось пить с ними чай по утрам в школе. А потом они с Уиллом смотрели телевизор, держа на коленях ноутбуки. Она подготовила несколько счетов-фактур. Он работал над кампанией «Стоп-кашля». Они немного почитали и отправились в постель. Стоп. Нет. Да. Да, определенно. Они занимались сексом. Быстрым, успокаивающим и приятным, как кекс, ничего общего с сексом в коридоре Коннора, ясное дело. Но это же брак. Брак вообще похож на теплый яблочный кекс.
Должно быть, он думал о Фелисити, пока они занимались любовью.
Эта мысль обожгла ее, словно пощечина.
Он был особенно нежен, когда они занимались любовью той ночью, вспомнилось ей. Казалось, что ее заботливо лелеют. В то время как на самом деле он не лелеял ее, а жалел. Возможно, даже раздумывал, не в последний ли раз они спят вместе как муж и жена.
Боль мгновенно разлилась по всему ее телу. Она подалась вперед так, чтобы приникнуть к Коннору. На следующем светофоре Коннор протянул назад руку и нежно погладил ее по бедру, что тут же отозвалось в ней вспышкой чувственного наслаждения. Боль, причиненная ей Уиллом и Фелисити, обостряла каждое ощущение. Теперь все приятное, вроде виражей мотоцикла и ладони Коннора на бедре, чувствовалось еще сильнее. Вечером в прошлый четверг она вела спокойную, приглушенную, безопасную жизнь. Вечер этого четверга напоминал ей подростковый возраст: изысканно болезненный и остро прекрасный.
Но сколь бы сильная боль ее ни терзала, она не хотела бы сейчас оказаться дома в Мельбурне, за выпечкой, телевизором и работой над счетами-фактурами. Хотелось находиться здесь, парить на этом мотоцикле и чтобы сердце колотилось, показывая, что она еще жива.
* * *
Вечером, в десятом часу, Сесилия с Джоном Полом сидели на заднем дворе, в кабинке для переодевания близ бассейна. Только здесь им не грозило, что их подслушают. Дочери обладали исключительной способностью слышать вещи, не предназначенные для их ушей. Со своего места Сесилия сквозь застекленные двери видела их лица, озаренные колеблющимся светом телевизора. В семье было заведено, что в первый вечер каникул девочкам позволялось засиживаться допоздна, смотреть кино и есть попкорн.
Сесилия отвела взгляд от дочерей и посмотрела на мерцающую голубизну бассейна в форме фасолины, подсвеченную мощными подводными лампами, – превосходный символ пригородного блаженства. Если не считать странного прерывистого звука, исходящего от фильтра, – такой мог бы издавать поперхнувшийся младенец. Сесилия просила Джона Пола взглянуть на него за несколько недель до отлета в Чикаго; руки у него так и не дошли, но он бы страшно разозлился, если бы она вызвала мастера. Это подразумевало бы недостаток веры в его способности. Конечно, когда он наконец-то найдет время, починить фильтр все равно не получится, и ей придется вызывать мастера. Это страшно раздражало Сесилию. Почему в его дурацкую программу искупления длиною в жизнь не вошел такой пункт: «Выполнять просьбы своей жены немедленно, чтобы она не чувствовала себя сварливой».
Она предпочла бы выйти сюда ради заурядного спора с Джоном Полом из-за проклятого фильтра. Даже по-настоящему неприятный заурядный спор, чреватый обидами, был бы намного лучше, чем это постоянное ощущение ужаса. Она чувствовала его всем телом: в животе, груди, даже во рту стоял мерзкий привкус. И как это скажется на ее здоровье?
– Мне нужно кое-что тебе сообщить. – Сесилия прочистила горло.
Она собиралась передать ему, что сегодня сказала ей Рейчел Кроули о новой найденной улике. Как он отреагирует? Испугается? Сбежит? Начнет скрываться?
Рейчел не упомянула, чем именно является эта улика, поскольку ее отвлекла гостья, пролившая на себя чай. Сама же Сесилия ударилась в такую панику, что ей не пришло в голову спросить. Теперь она понимала, что допустила ошибку. Было бы полезно об этом знать. Она не слишком успешно справлялась с этой новой ролью жены преступника.
Рейчел никак не могла знать, на кого именно указывает улика, или она не стала бы рассказывать о ней Сесилии. Правда? Так трудно было мыслить ясно.
– В чем дело? – спросил Джон Пол.
Он сидел на деревянной скамье напротив нее, в джинсах и полосатом свитере, который купили ему девочки на прошлый День отца. Он подался вперед, вяло свесив руки между коленями. В его интонациях сквозило нечто непривычное. Чем-то напоминающее тот мягкий, отчаянно напряженный тон, которым он отвечал дочерям, когда у него только-только начиналась мигрень и он еще надеялся, что она пройдет сама.
– У тебя что, голова болит? – спросила Сесилия.
– Я в порядке.
– Хорошо. Послушай, сегодня, когда я была на параде пасхальных шляп, я видела…
– А ты себя хорошо чувствуешь?
– Хорошо, – нетерпеливо отмахнулась она.
– Да непохоже. По виду ты совсем больна. Как будто это из-за меня ты заболела, – уточнил он дрогнувшим голосом. – Для меня всегда было важно только одно: чтобы ты и девочки были счастливы, и вот теперь я поставил тебя в это невыносимое положение.
– Да, – согласилась Сесилия. Она вцепилась в рейки сиденья, глядя на лица дочерей: те разом залились смехом над чем-то в телевизоре. – «Невыносимое» – это вполне подходящее слово.
– Весь день на работе я думал, как мне это исправить. Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче? – Джон Пол подошел и сел с ней рядом. Она ощутила вблизи радушное тепло его тела. – Ясно, что улучшить я ничего не могу. Не по-настоящему. Но я хотел сказать тебе следующее: если ты хочешь, чтобы я сознался, я так и сделаю. Я не прошу тебя нести это бремя, если оно тебе не по силам. – Он взял ее за руку и стиснул. – Сесилия, пусть все будет, как ты захочешь. Если ты велишь мне прямиком пойти в полицию или к Рейчел Кроули, я пойду. Если ты хочешь, чтобы я просто ушел, потому что ты не в силах больше жить со мной в одном доме, я подчинюсь. Сам скажу девочкам, что мы расстаемся, потому что… Не знаю, что я скажу девочкам, но я возьму вину на себя, ясное дело.