— Надо ложиться спать раньше, — сказала мне мама. Я ее чуть по телефону не укусила. Как будто я сама не знаю, что надо делать.
Утром я вообще сама не своя. Сегодня надо было позвать ребенка завтракать. Я с недосыпу забыла, как его зовут. Пришла в комнату и говорю:
— Как зовут?
— Вася, — испуганно ответил ребенок.
— Точно. Пошли завтракать.
Как в том анекдоте, когда алкоголик просыпается утром, а жена зовет его: «Петя, иди завтракать!» «О, Петя…» — вспоминает алкоголик.
Муж сварил кофе и сам его выпил. Я плохо помню, но, по-моему, я сказала, что пойду с ним разводиться.
Поехала в магазин за продуктами. И на обратном пути заснула прямо за рулем. Очнулась одним колесом на бордюре. Мне казалось, что я только моргнула. Пришла домой, бросила пакеты в коридоре и легла спать.
— Мама, почему ты спишь? — спросил Вася.
— Потому что я рано встаю.
— Нет, это я рано встаю. Ты ведь в школу не ходишь, — обиделся сын и тоже завалился спать.
У меня много дел — надо подписать коробку с пластилином и пластилиновый коврик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся обычной пластмассовой дощечкой. Между прочим, дефицитная вещь. Еле нашла. Продавщица в канцтоварах советовала брать сразу два, потому что больше не завезут.
Мне перестали звонить подруги и знакомые. Потому что на стандартный вопрос «Как дела?» я как подорванная начинала рассказывать про прописи, школьные завтраки и про то, как какую-то бабушку отругали за то, что ее внучка читает только по слогам, а нас не отругали — мы читаем бегло. При этом я жду в ответ не менее бурной реакции, а мне все мычат: «Ну да, ага, ладно, потом перезвоню».
Мужа тоже жалко. Он подрастерял свой бодрый задор и повторяет как заведенный: «Что-то я замумукался». Вася, цепляющий все с языка, далеко не ушел. Из школы он принес слово «круто». От меня он ввел в оборот «мило».
— Вася, неси сам свой портфель, — говорю я.
— Мама, что-то я замумукался, — ответил сын.
Причем этих трех слов ему хватает, чтобы выразить свои эмоции. Сварила его любимые макароны.
— Мило, — говорит сын.
Помогла сделать из палки лук.
— Круто, — поблагодарил сын.
— Вася, ты что, Эллочка-людоедка?
— А Эллочка ест людей? — вытаращил глаза Вася.
Оказалось, что в его классе есть девочка — Эллочка. И как я ни пыталась пересказать сыну в доступной форме Ильфа и Петрова — не убедила.
— А сегодня она в школе капусту такую оранжевую с колбасой ела, — задумчиво сказал Вася. — Может, она дома людей ест? Завтра спрошу. Круто.
На следующий день Вася заявил:
— Мама, Эллочка людей не ест.
— Ну слава Богу.
— А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что она — Элечка, а не Эллочка. Я перепутал. Замумукался.
— Знаешь, мама, я хочу назад в животик, — произнес Вася по дороге из школы домой.
— Почему это?
— Потому что там все понятно.
— А что тебе в жизни не понятно?
— Много чего. Вот, например, почему учительница всегда наказывает того, кого увидит? А того, кого не увидит, не наказывает?
— Это как?
— Я вот ударил мальчика, и меня в коридоре поставили. А его нет. Хотя он меня тоже ударил.
— Но ведь ты, наверное, первый начал?
— Да, первый. Но я его в живот бил, а он мне в глаз дал. В глаз больнее. — Вася действительно щеголял свежим фингалом.
— А из-за чего ты его ударил?
— Да из-за ерунды всякой. Из-за игрушки, — презрительно ответил сын.
— Тем более, из-за ерунды нечего драться.
— Но мне так хотелось! — воскликнул Вася.
— Мне тоже иногда хочется кого-нибудь в живот ударить. Но я же не дерусь.
— А сильно хочется? — уточнил с уважением Вася.
— Сильно.
— И ты не бьешь?
— Нет.
— Круто.
Дома чем-то подозрительно пахло. Запахло еще в лифте, потом пахло на лестничной клетке. И в квартире тоже.
— Чем пахнет, не пойму, — принюхивалась я. При этом подозрительно пахло оттуда, где находился Вася. — Вася, ты зубы утром чистил? — строго поинтересовалась я.
— Чистил.
— А руки сейчас помыл?
— Помыл.
— Странно.
А ничего странного. Вася стал выгружать портфель — тетради, пенал, раздавленная, естественно, груша. И — давно, очень давно сваренное яйцо.
— Вася, что это?
— Яйцо.
— Я вижу. Давно оно у тебя в портфеле валяется?
— Давно.
— А почему ты его не достал?
— Мама, я его тебе принес. А ты все меня отвлекала с уроками. Вот я и забыл.
Дело в том, что уже две недели, как Василий осознал свои демократические права — на личную собственность и частную жизнь. Он не разрешает мне заглядывать в его портфель. Собственно, это я виновата. Вася залез в мою сумку и выпотрошил косметичку.
— Вася, в чужие сумки лезть нельзя.
— Почему?
— Правило такое. Можешь найти то, что детям знать не обязательно.
— Хорошее правило. А портфель — это сумка?
— Сумка.
— Моя?
— Твоя.
— Тогда ты тоже в мой портфель не лезь. Можешь найти то, что взрослым знать не обязательно.
Но после протухшего яйца Вася торжественно разрешил мне доставать мусор из портфеля.
Вася пришел из школы грустный.
— Что ты грустный такой? — спросила я.
— Плохо. Все плохо, — сказал сын.
Мне, конечно, очень хотелось ему рассказать, что такое хорошо, а что такое плохо. Что-то вроде — мне бы твои проблемы с почерком! В этот момент Вася был очень похож на своего отца, который, держась за голову, рефлексирует. Не хватало только виски со льдом, а так — никакой разницы.
— Что плохого? — поинтересовалась я.
— Настя уже два дня в школу не ходит, — ответил сын.
— Придет. Обязательно придет, — пообещала я, — ты из-за этого расстроился?
— Нет. Из-за того, что она не ходит, а я хожу. Плохо это.
— Это все твои горести?