Вернер раздраженно махнул рукой.
— В этом городе полтора миллиона жителей — это раз. Не такая уж она и гадкая — это два. Дама не приезжая — на джипе местные номера — это три. Пробить крутую бизнесвумен с предположительным именем Мария ты, Константин Андреевич, сможешь за три часа. А я — за два.
— Пробивай, — разрешил Максимов. — Но лучше утром.
— А ведь самое смешное, коллеги, — вышел из задумчивости Лохматов, — что алкаш по фамилии Пантюшин нам что-то принес. А эти уроды — не нашли. А вы — и ухом не ведете.
Немая сцена затянулась. Максимов сглотнул и начал озираться. Екатерина задумчиво разглядывала покосившуюся люстру. Вернер выглянул в приемную.
— Не может быть, — тягучим шепотом произнесла Любочка. — Эти уроды обшарили буквально все…
— Не совсем, — загадочно улыбнулся Олежка. — Проверка на профпригодность, коллеги.
Дырявая память осветилась — лихорадочные приготовления к празднику, тусклый мужичонка с папочкой под мышкой, садится на стул протертыми штанами, раскрывает папочку…
— За мной, — приказал Максимов, раскрывая дверь в приемную. — И берите пример с Лохматова, бездельники. Вот из кого вырастет достойная замена вашему начальнику…
В приемной царил кавардак, словно хорошо погуляла казачья стая. Бумаги с Любочкиного стола сметены на пол, органайзер перевернут, принтер завис над пропастью, грозя обрушиться от неверного движения. Единственное, что сохранилось в неприкосновенности, — газетка «Московский комсомолец», на которой в момент налета Любаша чистила селедку. Видок у прессы был, конечно, неважный. Кровь, кишки, вскрытая по брюху рыбина с вопросительными глазами… Пятеро взрослых людей, окруживших стол и тупо гипнотизирующих дохлую селедку — со стороны смотрелись, конечно, клинически. Но головы работали. Любаша свистнула газетку со стопки документов и использовала по назначению. А стопку недавно принесла с максимовского стола (поскольку был соответствующий приказ) и водрузила на свой. А значительно раньше сидящий напротив Максимова Пантюшин выудил из папки несвежую газетку и со словами «Вы должны найти мне эту женщину!» — бросил на ворох бумаг…
— Ага, сейчас мы ее почитаем… — забормотал Максимов, приподнимая грязный уголок. Любопытные «варвары» вытянули шеи. Из сложенного вдвое «Комсомольца» на белый свет явилась пара цветных фотографий. Держа находку двумя пальчиками, словно тарантула, Максимов протащил ее по воздуху и бросил на не изгаженный участок стола.
— Это женщина, которая, по мнению Пантюшина, его преследует, — торжественно объявил Максимов.
— Она не похожа на бред воспаленного воображения, — заметила Екатерина.
— А на хищницу по имени Мэри — тем более, — похвастался наблюдательностью Вернер.
Особа в черных очках, бесформенных невнятных одеждах и с плотно уложенными волосами собиралась выйти из-за елочки, когда сработал затвор. Нечеткий худощавый профиль, рука, сжимающая ремешок простенькой сумочки. Другая фотография сделана спустя секунду. Профиль превратился в анфас, очертились выступающие скулы, безупречный нос, глубокие морщинки в уголках рта, дешевенькое колье из галантерейной лавки… Женщина вышла из-за елочки и сразу обнаружила, что в нее «стреляют». Брови, частично выступающие над очками, свелись в одну линию. Женщина хмурилась. Ей это не нравилось.
— Замечательно, — ядовито процедил Вернер. — Куда ни плюнь — везде любимый женский пол. Мы обхитрили целую банду недоумков и жгучую красотку-атаманшу. Объясните только, зачем? На кой ляд нам это надо?! И что нам делать с днем рождения?
Обида за несостоявшееся празднество уже рвалась из груди. Ситуация требовала немедленного разрешения.
— В общем, так, — строго распорядился Максимов. — Плакать и рвать последние волосы мы не будем. Разберемся позднее. Никакой полиции — похихикать можно и самим. Представляю, как обрадуются в районке. Сущий позор на мою дурную голову — подставиться под криминальный шмон! Даю установку — полчаса на наведение порядка — всем гуртом и не стонать — и живо за стол, пока водка не закипела! Забыли, что мы тут не просто так страдаем?
— Слова мужа, — одобрил Вернер. — Умница ты наш, Константин Андреевич…
Он приполз домой в двенадцатом часу ночи, усталый, пьяный, как бригада грузчиков. Провожали Екатерину, а потом, надеясь достойно завершить вечер, притормозили у двери с надписью «Круглосуточно», которая почему-то не желала поддаваться. И колотились в нее аккурат до приезда патрульной машины. «Все нормально, мужики, — объяснил протрезвевший Вернер высунувшемуся сержанту. — Дежурный охранник любит продавщицу, им некогда. Охотно подождем». Патрульных разобрало любопытство, они вышли из машины и тоже принялись долбиться в запертую дверь. Вылез перепуганный охранник в расстегнутой униформе. В отделе продавщица судорожно подтягивала бретельку от бюстгальтера. «А ведь и впрямь, гляди-ка», — удивлялся рядовой патрульно-постовой службы — выходец из отдаленного степного села. «Есть еще женщины в русских киосках», — соглашался сержант. Несомненным плюсом явилось то, что никто не пострадал. Патруль отоварился по «льготному тарифу», сел в машину и укатил нести опасную и трудную службу. Детективы взяли, чего хотели. Выходя последним, Максимов слышал, как за спиной захлопнулась дверь — видимо, ночные работники недоделали чего-то важного…
При виде мужчины, держащегося за перила, Маринка не поверила глазам.
— Ну, ты и дал дури, папахен… — прошептала она с восхищением. — Знаешь, у тебя такой вид, словно ты не прочь из последних сил обнять все человечество!
— А что? — оживился Максимов. — Это, между прочим, цитата… Погоди, сейчас вспомню… — Покачался, вспоминая. — «Мне хотелось бы обнять все человечество, поделиться с ним своей любовью, согреть его и отмыть от скверны современной жизни…» А знаешь, кто сказал?
— Не знаю, пап, — растерялась Маринка. — Индира Ганди, наверное. Или этот, как его… Мартин Лютер Кинг.
— Не-е, — оскалился Максимов, — Феликс Эдмундович Дзержинский — великий гуманист ушедшей эпохи. В квартиру-то пустишь родного отца?
В вопросе кулинарии Маринка в этот вечер не напрягалась, резонно полагая, что если отец и придет, то не голодный. Максимов для порядка заглянул в холодильник, сделал попытку почистить зубы — однако обнаружил сразу несколько труднодоступных мест, бросил это дело — включил зачем-то телевизор. Конкурсы веселых и надоевших, сериалы, полуночное ток-шоу о влиянии и значении метросексуалов. Хронический президент толкает что-то эпохальное.
— Нет, — пробормотал Максимов. — В люлю, только в люлю… На работу с утра пораньше — ВВП удваивать…
Бормоча под нос: «О, где же ты, моя верная четвероногая подруга?», добрел до спальни, перевалил приступочку — как машины переваливают «лежачих полицейских», на ощупь отыскал кровать. Когда Маринка решила поинтересоваться состоянием папы и робко заглянула в спальню, Максимов сидел на кровати, качаясь, как неваляшка, и со словами «Брюки превращаются… превращаются брюки…» безуспешно дергал молнию на штанах.