Картера я знаю более двух лет и общался с ним накоротке, вероятно, больше любого другого журналиста кампании 76-го. Познакомился я с ним (часа в четыре воскресного утра 1974 года у черного хода губернаторского особняка в Атланте), когда до состояния берсерка мне не хватало пары градусов, когда я неистовствовал и лепетал Картеру и всей его ошарашенной семье о том, как злобный гад в форме полиции штата Джорджия попытался помешать мне войти в ворота у начала длинной, затененной деревьями подъездной дорожки к особняку.
Я всю ночь провел на ногах в обществе дегенератов, и когда пойманное в центре Атланты такси привезло меня к караульной у забора, шум машины и мой вид постового совсем не обрадовали. Я старался держаться спокойно, но секунд через тридцать сообразил, что толку никакого: по его лицу я понял, что мне до него не достучаться. Он молча пялился на меня, пока, сгорбившись на заднем сиденье такси, я объяснял, что опаздываю к завтраку с «губернатором и Тедом Кеннеди», – потом вдруг одеревенел и начал орать на таксиста:
– Что за тупые шутки, приятель? Разве ты не знаешь, где ты?
Не успел таксист ответить, как постовой шмякнул ладонью по капоту так, что вся машина затряслась.
– Ты! Глуши мотор! – Потом он указал на меня: – Ты! Из машины. Давай посмотрим твои документы.
Потянувшись за моим бумажником, он махнул мне пойти с ним в сторожку. Таксист двинулся было следом, но постовой его не пустил.
– Стой где стоишь, лапа. Я за тобой еще вернусь.
По лицу таксиста читалось, что мы оба отправимся в тюрьму и что это моя вина.
– Не моя была идея сюда ехать, – заскулил он. – Этот парень сказал, что он приглашен на завтрак к губернатору.
Постовой перебирал карточки прессы у меня в бумажнике. По мне уже пот тек рекой, и как раз когда он глянул на меня, я сообразил, что в руке у меня банка пива.
– Всегда на завтрак к губернатору со своим пивом ездишь? – спросил он.
Пожав плечами, я бросил банку в урну.
– Эй! – заорал он. – Ты что вытворяешь?
Так продолжалось еще минут двадцать. Уйма телефонных звонков, уйма ора, и наконец постового связали с кем-то в особняке, кто согласился разыскать сенатора Кеннеди и спросить, знает ли он «типа по фамилии Томпсон, он у меня тут, накачан пивом по глаза и хочет к вам завтракать».
Вот черт, подумал я, только этого Кеннеди не доставало. Прямо посреди завтрака с губернатором Джорджии с кухни приходит нервный старый негритос и объявляет, мол, постовой у сторожки задержал пьяного, утверждающего, дескать, он друг сенатора Кеннеди и просится войти позавтракать…
* * *
Что на самом деле было чистой ложью. Ни на какой завтрак к губернатору меня не приглашали, и до сего момента я делал все, от меня зависящее, чтобы его избежать. Завтрак – единственный за день прием пищи, к которому я обычно отношусь с тем же возведенным в традицию благоговением, с которым большинство – к Ланчу или Обеду.
Завтракать я люблю в одиночестве и почти всегда после полудня. Человеку с фатально неправильным образом жизни каждые двадцать четыре часа нужен хотя бы один психологический якорь, и для меня это завтрак. В Гонконге, Далласе или дома, вне зависимости того, ложился я или нет, завтрак – это личный ритуал, отправлять который следует в одиночестве и в духе истинных излишеств. Пищи всегда следует принимать много: четыре «кровавые мэри», два грейпфрута, кофейник с кофе, блинчики по-рангунски, по полфунта сосисок, бекона или резаной солонины с чили кубиками, омлет по-испански или яйца Бенедикт, кварта молока, порубленный лимон, чтобы приправлять то и се, и, скажем, кусок лимонного пирога, две «Маргариты» и шесть дорожек лучшего кокаина на десерт… Ага, а еще две-три газеты, вся почта и записки, телефон, блокнот, чтобы планировать следующие сутки, и по меньшей мере один источник хорошей музыки. Все это следует употребить под открытым небом, на жарком солнышке и предпочтительно голышом.
Нелегко будет бедолагам в Сан-Франциско, целый день прождавшим в крайнем страхе и напряженности, когда же из моего верного моджо-тайпа, преодолев двести миль телефонных проводов, вырвется пространный и тщательно аргументированный анализ «Значения Джимми Картера», понять, почему я торчу в полном шлюх техасском отеле и распространяюсь о Смысле Завтрака…. Но как почти все достойное осмысления, объяснение этому обманчиво коротко и просто.
После более чем десятилетия профессионального общения с политиками я наконец пришел к неприглядному выводу, что реального выхода нет. Никто, решительно никто, даже радиолог с полным доступом ко всему спектру легальных и нелегальных препаратов, конституцией акулы и умом, столь же редким, острым и оригинальным, как слоутский брильянт, не способен функционировать в роли политического журналиста, не отказавшись от самой концепции пристойного завтрака. Больше десяти дет я пахал как дюжина сволочей, пытаясь свести одно с другим, но конфликт слишком фундаментальный и так глубоко коренится в природе и политики, и завтрака, что примирить их невозможно. Это – Великое Перепутье на Дороге Жизни, которого не избежать. Так священник-иезуит, заодно практикующий нудизм и обзаведшийся пристрастием к героину на две тысячи в день, может пытаться стать первым Голым Папой (или Папой Голым Первым, если прибегнуть к церковному жаргону). Так пацифист-вегетарианец, помешавшийся на «магнуме» сорок четвертого калибра, пытался бы баллотироваться в президенты, не отказываясь ни от членства в Национальной стрелковой ассоциации, ни от выданного в Нью-Йорке разрешения на ношение оружия, которое позволяет ему таскать двойные шестизарядные на «Встреться с прессой, посмотри в лицо стране» и прочие пресс-конференции.
Некоторые комбинации никому не под силу: одна – стрелять по парящим летучим мышам из двуствольного .410, когда накурился дурмана-травы, другая – сама мысль, что писатель-фрилансер, у которого по меньшей мере четыре друга по фамилии Джонс, сумеет освещать безнадежно запутанную президентскую кампанию лучше группы из шести профессиональных политических журналистов New York Times или Washington Post и притом умудряться каждое утро завтракать по три часа на солнышке.
Но в то утро, когда я подкатил к сторожке губернаторского особняка в Атланте, я не принял окончательного решения позавтракать с Джимми Картером и Тедом Кеннеди. Очутился я там в такой час исключительно из необходимости согласовать мое профессиональное расписание с политическими обязанностями Кеннеди на тот день. Ему полагалось произнести речь перед шишками местного истеблишмента, которые соберутся в половине одиннадцатого на юридическом факультете университета Джорджии, чтобы официально засвидетельствовать торжественное открытие огромного и престижного портрета маслом бывшего госсекретаря Дина Раска, и его приблизительное расписание на воскресенье предполагало, что особняк губернатора он покинет после завтрака и шестидесятимильный перелет до Афин совершит на официальном самолете губернатора. Поэтому у меня не было выбора: чтобы пасть на хвост Кеннеди и поехать с ним, я должен был поймать его на завтраке в особняке, где он провел ночь по приглашению Картера.