Лариса скрылась в ванной, прихватив из комнаты какие-то вещи. Раздался шум воды из душа.
Типовая «однушка» с застеклённым балконом Евсееву понравилось.
Светло и чисто. Минимум мебели - пластиковый стол на крохотной кухне, широкий диван в комнате и встроенный шкаф в прихожей. Ни телевизора, ни стереоцентра Евсеев не увидел. Как и книжных полок.
Окна, под которыми виднелись чахлые верхушки берёз, выходили во двор, заставленный гаражами-"ракушками».
«Съёмная квартира,»- подумал Евсеев, присаживаясь на диван. «Квартиру снимает, и мужиков... Удобно - два в одном,» - усмехнулся и посмотрел на часы. Половина восьмого. «Уложусь» - удовлетворённо кивнул головой и наморщил лоб.
Перед Наташкой, конечно, не совсем красиво выходит.
Да ведь Митьке девятый год уже пошёл... Привыкли друг к другу давно. В расписание вошли. Нечастое и скучное, как у рейсового автобуса. Куда уж там... А душа-то, с телом на пару, просит. Требует. Если уж не романтики, так свежего чего-нибудь... Нового... Или всё это похоть одна? Прыжки козлиные?.. Бес в ребро?..
«Да как бы там ни было... Мужик я или кто?!..»
Выдохнул в сложенные ладони. Принюхался. Провёл рукой по волосам. Хорошо, рубашку и трусы утром чистые надел. Как знал...
«Интересно, а резинка есть у неё?»
Из ванной Лариса вышла в жёлтом коротком халате и с заколотыми волосами.
Евсеев неуклюже поднялся с дивана, развёл руками:
– Ты не сказала, где у тебя штопор с бокалами... А то бы я вино открыл...
Лариса, на ходу развязывая поясок халата - у Евсеева дух захватило - приблизилась к нему вплотную. Обняла. Заглянув в глаза, прошептала:
– А это не обязательно...
Её язык вновь уверенно коснулся губ Евсеева. На этот раз глаза Лариса держала открытыми.
В тот же момент что-то произошло. Евсеев замер. Язык Ларисы вдруг затвердел в его рту, разбух и удлинился, пытаясь проникнуть в гортань.
Евсеева затошнило, он захотел вырваться, но Лариса держала его на удивление крепко. Евсеев замычал, замотал головой, когда почувствовал, как язык попал ему в пищевод и в желудке что-то разлилось жгуче и больно, заполнив его всего.
...Очнулся он на полу возле балконной двери.
Лёжа на спине.
Боли не было, хотя он отчётливо помнил, как с размаху упал лицом на пол и ещё пытался ползти, не чувствуя ног и загребая немеющими руками.
Голова работала вяло, словно с недосыпу или похмелья.
«Клофелин?.. Не похоже... К себе на дом не водят... Вот влип, бля... Казанова сраный...» Попробовав пошевелиться, понял, что полностью парализован. Даже губы и язык не слушались. Двигать он мог, с большим трудом, лишь глазами..
Скосив их, увидел Ларису.
Голая, она сидела на корточках спиной к нему, глядя на стену. Руками Лариса делала резкие и частые движения, словно ощупывая своё лицо. Внизу, под ягодицами, блестело что-то тёмное, появляясь и исчезая попеременно. Из онемевшей гортани Евсеева вырвалось тихое сипение.
Лариса замерла.
Посидев неподвижно с минуту, а может, и больше, - Евсеев потерял чувство времени, - она, не вставая с корточек, опёрлась на руки и резко развернулась.
Евсеев издал протяжный хрип, и попытался отползти, но не смог. На секунду он даже усомнился, не сон ли всё это, глядя на существо.
Когда-то оно было Ларисой... Теперь же... Подбородок заострился и выступил вперёд, наподобие длинного клина. Глаза совершенно почернели, вылезли из глазниц, и покрылись мелкой ромбовидной сеткой, в каждой ячейке которой Евсеев увидел своё отражение, когда Лариса или кто она была на самом деле, склонилась низко над его лицом. Её губы, тонкие и бескровные, вытянулись в длинную трубочку, и между ними показался подрагивающий хоботок, блестящий и гладкий. Кончик хоботка лёгкими касаниями ощупал лицо Евсеева, затем проник ему в рот, потом куда-то глубже, - тело не чувствовало почти ничего, и вновь что-то разлилось у него внутри, на этот раз совсем не больно.
«Вторая порция», - вяло подумал Евсеев и отключился.
Придя в себя, обнаружил, что его перетащили на балкон.
Опять лежал на спине, прямо на бетонном полу (мелькнуло нелепое в своей неуместности опасение простудиться), но по прежнему не чувствовал ничего и пошевелиться, как ни старался, не мог. Тело стало чужим, словно выпотрошенным и замороженным. Только вялый, редкий стук крови в ушах.
И больше ничего.
Ни страха, ни боли, ни времени.
Ничего.
Ни-
че-
го.
Опустились душные сумерки. Из окна квартиры лился неяркий красноватый свет. Из соседних окон слышались нетрезвые голоса и музыка. Во дворе заводили машину.
Темнота колыхнулась, закрыв собою свет.
Евсеев сумел разглядеть, что кто-то навис над ним и трогает его живот (он ощутил дискомфорт, как при массировании затёкшей части тела), издавая едва слышный треск и клекот.
Глаза быстро привыкли, и прямо над собой Евсеев увидел существо с коротким округлым тельцем, вывернутыми, распухшими в суставах конечностями и безволосой плоской головой, с двумя длинными усиками-антенами. Фасеточные глаза матово и холодно отражали свет фонарей во дворе. В вертикальной щели рта пузырилась, вязко вытекая, обильная слизь.
Из промежности существа, подрагивая, показался тёмный саблевидный шип.
Появляясь на несколько сантиметров и снова исчезая внутри существа, с каждым разом выходя всё больше, шип наконец ткнулся Евсееву в живот, с силой надавил и безболезненно вошёл.
Существо задрожало, затряслось, приседая и поднимаясь на расставленных лапах.
Клёкот усилился, заглушая дворовые звуки.
Что-то явно переходило в Евсеева, раздувая его внутренности...
* * *
...Что было потом, Евсеев уже не помнил. Какое-то время (хотя он совершенно
потерял его, времени, нить) он ещё пробовал думать о Наташке и Митьке, о
хлебе, который так и не купил, о контрактах и поставках, о пятничной скидке в
«Тараканах», потом он думал о Татьяне Сергеевне и о Ларисе, о шевелении
внутри себя и о погоде, затем стали мерещиться монстры из Doom-а, потом
сознание затихло, успокоилось ровной гладью, и он просто смотрел на серый
потолок балкона, а там прошло лето и наступила осень, за ней зима, он всё
лежал и лежал, не видя уже потолка, потом по-весеннему зачирикали птицы, а
когда из него вылезли многоногие и шустрые ларисины дети, он был уже похож на
почерневшую мумию.