«Мандавохи» впадают в транс, прикрывая глаза и кивая головами. Сайгак, не делая замечаний, аккуратно записывает фымилии спящих в свою тетрадочку и докладывает потом ротному.
По внеочередному наряду каждому обеспечено, но сил противостоять бубнежу замполита нет.
Интересно — все говорят «поставь» вместо «положи». «Поставь письмо на тумбочку!» «Тетради, ручки — ставим в сторону и строимся на обед!» — командует в ленинской комнате Старцев.
Иногда говорят «поклай». «Поклай сюды пилотку». Но так говорят интеллигенты, которые знают, что неправильно говорить «ложить», надо — «класть».
— Где мои ножницы? — с тревогой спрашиваю я Костюка.
— Яки? — искренне удивляется тот.
— Я тебе дам, блядь, яки! Таки, которые утром взял у меня! — замахиваюсь я на Сашко локтем. — Не дай Бог, проебал! Убью!
Минуту Костюк напряженно думает. Радостно улыбается:
— Так я тоби их пид подушку пиставыл!
Мне представляется картина.
По команде «отбой» я прыгаю в койку, опускаю голову на подушку, и в мой мозжечок с хрустом входят лезвия вертикально стоящих парикмахерских ножниц.
Откидываю подушку и вижу под ней ножницы. В целости и сохранности. Мирно лежащие.
— Как это ты их не проебал? — теперь моя очередь удивляться.
— Вот! — еще радостней улыбается Сашко.
Проебал он их в следующий раз.
Зато через год у него уже был целый набор — от щипчиков для ногтей до украденного где-то садового секатора.
Секатором любит стричь ногти на ногах Василий Иванович Свищ.
По призыву Свищ старше нас на полгода, то есть шнурок. Однако по возрасту старше всех — ему двадцать четыре года.
Призвался он с какого-то глухого хутора Западной Украины. Настолько глухого, что только в армии Вася первый раз в жизни увидел телефон. Он знал, конечно, что это за штука и для чего она, но вот увидел впервые.
У себя на хуторе Вася занимался суровым и тяжелым крестьянским трудом.
Несколько лет ждал повестки. Потом ему это надоело и он сам добрался до военкомата.
Там только развели руками, извинились и выписали военный билет.
Физической силы Вася Свищ необычайной. Запросто раздавливает одной рукой банку сгущенки. Плоскую батарейку «Элемент» сминает в гармошку. Бляху ремня сгибал и разгибал тремя пальцами.
Прапорщик Воронцов в Васе души не чает. Называет уважительно Василием Ивановичем. Сватает в сержанты.
— Та ни… Нэ хочу… — всякий раз качает головой Свищ.
Перед заступлением в наряд Вася идет в чипок и покупает полтора килограмма карамелек.
За сутки съедает весь пакет.
Если конфет вдруг нету, может есть все что угодно.
Однажды спокойно съел пачку сухих макарон. Просто отламывал и жевал, запивая дегтярной крепкости чаем. Чай он пил из двухлитровой банки.
Повара ему не жалеют каши, и Вася осиливает по пять-шесть порций.
Правда, после этого в течении получаса беспомощен, как остриженный Самсон.
Вася снимает с себя ремень, и волоча его за собой, плетется в казарму. Едва одолевает лестницу на второй этаж, затаскивая себя по перилам. Добирается до своей койки и с размаху плюхается на нее спиной.
Эта привычка хорошо всем известна.
Однажды ему под пружины койки поставили табуретку.
Табуретка одной высоты с койкой. Даже чуть приподняла провисшие пружины. Но ни с боку, ни с верху ничего не заметно.
Входит Василий Иванович.
Взвод и «мандавохи» замирают. Все делают вид, что занимаются своими делами.
Василий Иванович кладет ремень, поворачивается к койке спиной…
Падает…
Ы-ы-ыхх!
Раздается ужасный хруст.
Вася лежит неподвижно.
— Все, бля, пиздец! — произносит кто-то.
Тут Вася поворачивается на бок, свешивает руку с кровати и принимается шарить под ней.
— Якись, шо-то сломав… — задумчиво так говорит и извлекает ножку от табуретки.
Так ржали, что к нам заглянули из роты снизу: что у вас происходит?..
Зимой, когда Вася стоял в наряде на КПП, над ним подшутили так.
Перед КПП — огромная асфальтовая площадь. Летом и осенью ее подметают, а зимой, соответственно, расчищают от снега.
Простой лопатой тут не справиться, площадь большая.
Поэтому имеется специальный, удлиненный скребок для двух человек. Один берется за одну ручку, второй за другую, и поехали…
Впереди, сбиваясь слоями, нарастает и тяжелеет с каждой секундой, с каждым пройденным метром, снежный вал… Хватаешься за самый конец ручки, весь подаешься вперед, наваливаешься грудью…
Вася запросто управлялся таким скребком в одиночку.
Поглазеть на это останавливались даже офицеры.
Ребята из роты МТО не поленились и изготовили еще один скребок. Только ковш сделали из куска стали миллиметров пять толщиной, а вместо ручек приварили два огромных лома.
Васин скребок украли, а на его место прислонили к стенке новый.
Вышел Вася. Удивленно осмотрел новый инструмент. Даже ощупал.
Затем пожал плечами и потащил его на площадь.
Через час, красный и распаренный, Вася пил чай в дежурке.
Площадь была чиста.
— Ты как, Вася, не устал? — не выдержал наконец дежурный по КПП.
Вася, улыбаясь, закивал головой:
— Трохи стомывси сеходни!.. Почэму — не знаю…
Однажды, летом еще, меня и Васю послали залатать проржавевшую «колючку» на дальнем периметре части.
Мы, стараясь попадать в ногу, идем по шоссе. Вася впереди, я сзади. За Васиной широченной спиной мне ничего не видать. На наших плечах — толстая палка с огромным мотком новенькой проволки.
Жарко. Идти далеко.
Скучно. Вася — собеседник тот еще.
Зная, что этот хохол закоренелый «бендеровец» и терпеть не может ничего исконно русского, я запеваю, нарочито «окая» и «якая», песенку, которую запомнил еще в университете на занятиях по фольклористике:
Ой, бяда! Бяда!
В огороде лебяда!
Черямуха белая!
Ай, что лябовь наделала!
Вася шагает и сопит. Наконец, вполоборота повернув ко мне голову, басит:
— Дурацкы писны у вас, москалэй: Нэ умеэте спиват як надо: