Укол торжествует, собираясь на инструктаж.
— Чуваки, зла на меня не держите, кого обидел если, — говорит он, шнуруя ботинки.
Их Укол отобрал у Трактора, при мне. Другие, с обрезанными рантами и сточенным каблуком, спрятаны в военгородке, у буфетчицы.
Я лежу на койке. Случайно повернув голову, замечаю стоящего у начала взлетки Кувшина. Тот, очевидно, давно уже делает мне какие-то знаки руками. Стоит он так, чтобы его не было видно с рядов осенников.
Все это удивляет так сильно, что сую ноги в тапочки и иду к Кувшину.
— Ты не охуел дедушку к себе подзывать? — беззлобно усмехаюсь, подойдя.
Кувшин на шутку не отвечает. Собран и бледен — больше обычного.
— Чего такое? — беру его за плечо и веду в сушилку.
Выгоняю оттуда пару копошащихся в куче сырых бушлатов «мандавох». В сушилке стоит плотная вонь сапог и гнилой ваты.
— Вадим… — впервые по имени обращается ко мне боец. — Есть дело…
Блядь, залет, что ли, какой…
— Говори.
Кувшин, глядя прямо в глаза, тихо просит:
— Отпусти меня до обеда. До построения. Пожалуйста.
— Куда?
Кувшин, по-обыкновению, молчит. Бледное лицо его покрывается пятнами.
Упрямый. Не пустить — сам сбежит. Видать, сильно нужно ему.
— Залетишь — сам отвечаешь. Я тебя никуда не пускал. Иди.
Кувшин улыбается одними губами. На выходе оборачивается:
— Спасибо.
Укол c другими осенниками отправляется в штаб. Я не прощаюсь с ним — ухожу курить в умывальник. Выпускаю дым в приоткрытое окно. Хорошая погода для дембеля. Небо, солнце, листва под ногами на влажном асфальте.
На мой дембель листва будет зеленой. А хорошо бы — при голых ветвях еше, в апреле…
Что я буду делать дома — не знаю. Не важно. Главное — дома быть.
Блядь, не сдохнуть бы зимой от тоски.
Вечером — новость с КПП.
Кто-то подловил Укола на выходе из чипка. Тот уже успел переодеться в парадку с аксельбантом и начесанную шинель.
Отмудохали его знатно. И от формы, и от лица — одни ошметки оставили.
Кто его так уделал, Укол не сказал. Переоделся в «гражданку» и свалил в Токсово на попутном кунге.
После отбоя толкаю Кувшина в плечо.
— Опять про Москву читать? — открывает глаза тот.
Так и ожидаю услышать «Не заебало еще?» в продолжение. Кувшин дерзкий. Пока молчит, но рано или поздно…
— Ну тебя на хуй… — смеюсь. — Мне ж тоже на дембель скоро…
Кувшин делает вид, что не понимает.
— Спи, военный, — говорю ему.
Кувшин поворачивается на другой бок.
Лежу минут пять и тыкаю его кулаком в спину:
— Кувшин!
— Ну чего? — поворачивается боец.
— Не «чаво», а «слушаю, товарищ дедушка»! Совсем охуели, бойцы. Ты вот что скажи — если почти каждый дух может навалять старому… Как же в жизни тогда получается наоборот?
— Я не знаю. У меня времени думать нет. Мне не положено еще, — нехотя отвечает Кувшин. — Вот постарею, стану, как ты… Тогда и подумаю.
— Тогда уже нечем будет, Миша… Давай спать.
Засыпая, удивляюсь — сегодня мы впервые назвали друг друга по имени.
Ночью повалил неожиданно снег, крупными хлопьями — первый этой осенью. Утром начал таять, чавкая под нашими сапогами. Строй опять поредел, как листва у деревьев вдоль дороги.
После развода вместе с Пашей Сексом отпрашиваемся в санчасть.
Сегодня на дембель уходит Кучер. Временно санчасть остается без фельдшера. Замены Кучеру пока не нашли. Но уже известно, что среди привезенных духов есть один из ветеринарного техникума. Его-то и приметил начмед Рычко на замену Кучеру.
— Это пиздец, Игорек, — не верю я своим ушам, когда фельдшер сообщает новость. — Бля, только бы не заболеть за эти полгода. Чего мы без тебя делать тут будем…
Кучер — последний мой друг из старших призывов. Через пару часов его не будет в части.
Даже не хочется думать об этом.
Паша Секс крутит головой:
— Я, в принципе, знал, что солдат — не человек. Но, ветеринар в санчасти — это круто.
— И ведь это даже не смешно, — печально кивает Кучер. — Берегите здоровье.
Сидим у него в боксе и завариваем чифир.
В боксе жарко, и Паша расстегивает пэша. На груди у него просверленная пуля от «калаша», подвешенная на капроновый шнур.
Кучер украдкой подмигивает мне.
Как он тогда догадался, что это моя проделка — загадка. Паше он ничего не сказал про меня. Наоборот, нагнал мистического туману и убедил того в действенности талисмана. Паша уверен, что найденная в яйце хранит его от залетов в самоволках.
Адресами и фотками мы давно уже обменялись. Подарки на дембель убраны в дипломат.
На душе тоскливо. Кучер выходит и возвращается через минуту с двумя склянками.
— Быстро! — шепотом говорит он. — В этой спирт, тут — вода. Хотите, разведите. Я не буду, мне в штаб еще.
Решаем «в запивон».
Спирт обжигает, перехватывает горло спазмом. Почти мгновенно становится тепло и весело. Глаза немилосердно слезятся. В желудке приятно жжет.
Еще минута — и я пьяный. Совсем разучился пить.
Замечаю, что Пашу тоже повело. Ему-то что, он не залетит. У него — талисман.
Наперебой приглашаем друг друга в гости.
Решаем проводить Кучера до штаба.
Снег уже растаял совсем. Порывистый ветер хлопает полами шинели дембеля. Шинель самая обычная, с хлястиком от другой — видно по цвету. Кучер ежится и встягивает голову в плечи. Нам с Пашей тепло. Спирт еще греет тело, но уже не властен над душой. На ней опять тоскливо.
— Мы тут как сироты без тебя будем, — говорю другу. — Как тебя жены офицерские отпустили-то… Кто им теперь гадать будет?
— Я бы на них порчу и сглаз навел, если бы не пустили, — усмехается Кучер.
У штаба мы обнимаемся. Кучер роется по карманам. Достает пару пачек сигарет.
— Держите, — сует их нам. — До встречи! Давайте!
Паша дергает воротник бушлата:
— Кучер, погодь!
Секс снимает с шеи свой амулет — слегка сплющенный кусочек металла.
— Носи, нас вспоминай, — подкидывает пулю в ладони и отдает Кучеру.
— Это тебе от нас двоих, — подмигиваю я.
Обнимаемся.