Пол ударил кулаком по рулю и, не глядя на меня, повторил:
— Садись в машину.
В «кадиллаке» пахло духами и сексом. Каждая кочка, каждый поворот дороги окатывали мои несчастные яйца новой волной боли.
— Сучара! — бормотал Пол, пока машина летела по Центральной улице, почти не касаясь асфальта. — Посмотрим, как ему понравится, когда я отвинчу ему голову.
Мне было страшновато, да и боль еще не прошла, но рядом с Полом я чувствовал себя как за каменной стеной. Как же приятно, черт возьми, иметь брата, которому не все равно, что меня побили. К старшим классам школы мы с ним изрядно отдалились друг от друга, но братские узы — дело такое… Ради меня он перекроил свой вечер, в котором явно присутствовало нагое или почти нагое женское тело. Но он это сделал, чтобы заступиться за младшего брата!
— Не реви, — мягко велел он. — Нельзя, чтобы он видел, что ты плачешь.
Вечер был безоблачный, и все окрестности заливал голубоватый свет луны, плывшей невысоко над горизонтом. Пол несся по пустынным улицам, и мне представилось, что мы едем в кафе, которое стоит на федеральной автостраде. Два брата едут поесть и пообщаться: рассказать друг другу о том, как провели прошлую ночь. В сущности, так мы с Полом как раз и не общались. А жаль… Через пару минут мы подъехали к развалюхе с местами просевшей, обветшалой верандой — верный признак викторианского стиля. Раско был на лужайке перед домом: сидел на своей скамейке — наклонной такой, для накачки пресса — и потягивал пиво. На ступенях крыльца сидели его дружки, те, что приходили с ним на вечеринку, и в руках у каждого тоже было по банке пива. Вот Раско заметил меня на пассажирском сиденье, вот, постепенно осознавая, что происходит, перевел взгляд на Пола, а тот — высокий, крепкий, настоящий атлет — выскочил из машины и решительным размашистым шагом направился к дому, освещаемый невыключенными фарами «кадиллака». На миг — о, какой это был сладкий миг! — я различил страх на лице врага.
— Эй, парень! — окликнул он Пола, вскочив на ноги. — Тут вообще-то частная собственность. Вали отсю…
Кулак Пола с размаху, с треском, въехал в открытый рот Раско, и вся моя эйфория разом улетучилась. Раско рухнул на землю, его дружки вскочили, не очень-то понимая, кто такой Пол и что ему надо, а он стоял над Раско и орал:
— Поднимайся, слабак! Драться будем!
Я выбрался из машины и побежал по дорожке туда, где лежал распростертый на траве ошалевший Раско. Из губы у него текла кровь и двух передних зубов не было вовсе. Меня затошнило от ужаса.
— Да ладно, Пол, пойдем отсюда, — взмолился я. — Забудь. Не надо.
— Иди-ка сюда, Джад, — позвал он.
Я подошел и встал рядом с ним. В этот момент Раско зашевелился и попытался сесть. Весь подбородок его был точно его окунули в красную краску, глаза беспорядочно крутились, но сфокусироваться не могли. Когда он наконец поднялся на колени, Пол вмазал ему ногой в живот, и Раско снова вырубился. На втором этаже особняка загорелся свет. Внутри залаяла собака.
— Пол, скорее, надо смываться.
— Бей по яйцам, — велел Пол. Глаза его сверкали, вены на шее набухли и заметно, сердито пульсировали под кожей.
— Да ладно, не надо, пойдем отсюда.
На веранде вспыхнул свет. Я схватил Пола за руку и потянул к машине.
— Пойдем скорее, — твердил я.
Лежа на земле, Раско вяло дрыгнул ногой, пытаясь достать и ударить Пола. Тот, перехватив ногу Раско, поднял ее повыше, так что бедра врага удобно раздвинулись, и скомандовал:
— Бей по яйцам — и айда.
Когда Пол задрал ему ногу, лицо Раско чуть запрокинулось и кровь потекла уже вверх — по щекам ко лбу. Он открыл рот, чтобы сплюнуть кровь, и мне вдруг показалось, что там не хватает не только зубов, но и кончика языка.
— Я не хочу его бить! — закричал я.
И тут за нашими спинами распахнулась дверь и на пороге появилась толстая тетка в зеленых трениках и бюстгальтере, в котором едва умещалась огромная грудь. Тетка с трудом удерживала за ошейник разъяренного ротвейлера. У нее был в точности такой же выпуклый лоб, как у ее сына, и такие же тусклые, свинячьи глазки.
— Какого черта? Что тут происходит?
— Мы уже уходим, — сказал я дрогнувшим голосом, и мы с Полом слегка попятились.
— Тони, что случилось? О господи! Он жив?
Ротвейлер грозно рычал, подлаивал, рвался из рук хозяйки, и в желтоватом свете висевшего на веранде фонаря, я видел, как с морды собаки капает густая слюна. Мы уже почти допятились до тротуара, когда миссис Раско сказала:
— Макс, взять их! — и отпустила пса.
В мгновение ока ротвейлер слетел со ступеней, и мы, развернувшись, побежали со всех ног. Я слышал, как царапают по бетонной дорожке когти, а рык эхом отзывался в моем нутре. Пока мы бежали по тротуару, Пол меня обогнал и через открытое окно влетел на пассажирское сиденье. Я прыгнул на капот, а оттуда на крышу, чувствуя, как проминается под моим весом тонкий алюминий. Оглянувшись, я увидел, как пес прыгает в салон вслед за Полом. Машина подо мной сотрясалась, ротвейлер рычал внутри, а Пол кричал — уже не от ужаса, а от боли. Я тоже заорал со всей мочи и звал на помощь, покуда вконец не сорвал голос. Голос вернется только через три дня, которые я проведу, не выходя из больницы, пока Полу будут зашивать плечо и делать операции, чтобы сохранить руку. Пока же я беззвучно орал, писал в штаны и колотил ногами в крышу машины, надеясь хоть как-нибудь отпугнуть пса.
В конце концов с собакой справился сам Тони Раско. Подошел, пошатываясь, весь в крови, открыл дверцу машины и крикнул:
— Лежать, Макс!
Однако пес уже вошел в раж и хозяина не слушался, поэтому Раско вытащил его за задние ноги и попытался удержать. Но ротвейлер вывернулся у него из рук и, свирепо лая, рванул назад в машину. Раско встал у него на пути и что-то крикнул — резко, по-хозяйски. Пес, гавкая и рыча, затанцевал вокруг, и мне показалось, что из пасти у него тоже капает кровь, но я тут же сообразил, что это кусок красной футболки Пола.
— Валите отсюда скорее! — закричал Раско. — Мне его не удержать.
— Держи! — истерически крикнул я с крыши. Подо мной, внутри машины, стояла страшная тишина. Ни звука.
— Садись с той стороны! — вопил Раско.
Не помню, как я скатился с крыши, как открыл дверцу. Но помню, как увидел голову Пола где-то под рулем, его странное выгнутое тело, кровь, затекшую в щели и углубления сидений. Еще помню тошнотворный запах крови и дерьма. Когда я приподнял голову Пола, чтобы пролезть за руль, брат не издал ни звука, но от хлопка дверцы он застонал, и я понял, что он жив.
Пол так жаждал набить морду Раско, что даже не потрудился заглушить мотор, поэтому я смог тут же закрыть оба окна — как раз перед тем, как ротвейлер снова попытался ворваться внутрь. Его тело ударилось о дверцу всем весом, а зубы проскрежетали по стеклу. Оцепенев, я глядел мимо него на Раско, а он на меня — без всякого выражения, с красным, точно разрисованным, как у дикаря, лицом… А пес продолжал выть и бросаться на дверцу. В какой-то момент я все-таки нажал на газ и медленно, боясь потревожить Пола, тронул машину с места. Ротвейлер устремился за нами — я видел его в зеркало, — а потом остановился посреди улицы и стал отчаянно гавкать вслед. Наверное, надо было развернуть машину и попросту его задавить, но я этого не сделал. Я поехал дальше — и это несделанное дело тоже будет мучить меня еще долгие дни и годы. Эх, если бы я его тогда задавил! Если бы я спрыгнул с крыши и попытался помочь Полу. Если бы я вообще отказался с ним ехать…