Когда Бандитам нужно устроить в посёлке Переделкино разборку, им же нельзя без этого, они тогда разговаривают Шопотом и приносят с собой пистолеты с глушителем. Потому что однажды, когда они убивали друг друга без глушителя, к ним вышла вдова одного поэта, почти что неглиже, с голой шеей и в таких страшных роговых очках, какие мог бы носить один только Мёртвый Лев Кассиль, и накричала на Бандитов за то, что они пугают соловьёв, про которых её муж написал стихотворение в своём посмертном собрании сочинений.
Бандиты повесили свои бритые головы, зашмыгали носами и сказали, что больше не будут, Честное Бандитское Слово.
После полуночи из Чорного Пруда, в котором не отражается даже луна, вылезают Писатели, умершие от водки. Они собираются вокруг сияющего магазина и смотрят внутрь, облизываются. Ещё они стонут: сначала тихо, а потом всё громче и громче, пока у продавщицы не встанут дыбом волосы. Тогда она выносит на крыльцо бутылку самой дешёвой водки и разбивает её об асфальт. Мёртвые писатели тут же набрасываются на эту Мёртвую водку, каждому достаётся грамм по семь, не больше, но им много и не надо.
Через пять минут они уже лыка не вяжут, и каждый рассказывает, как видел сталина или брежнева или фурцеву – это кому как повезло, только никто друг друга не слушает, поэтому получается один галдёж. Ещё через десять минут Мёртвые Писатели начинают клевать носами и шатаясь идут назад к Пруду, валятся в него с откоса прямо в ботинках и храпят до следующей полуночи.
Многие из них уже даже не помнят, где их могилка на переделкинском кладбище.
Часа в три ночи часто можно видеть, как на дорогу выходит Дедушка Корней в окружении стайки Мёртвых детей. Мёртвые дети тихие и послушные, не шалят. Дедушка Корней рассказывает им мойдодыра, некоторые дети плачут. Тут просвистит из-за поворота чорный бандитский порш, и рассыплются Дедушка Корней и дети на миллион мерцающих светляков, а назавтра опять выйдут на дорогу – такая у них судьба.
Уже ближе к рассвету, ежесекундно озираясь, дорогу переходит угрюмый огородник Пастернак с мешком Мёртвой картошки, уходит в чащу, всегда в сторону Очаково, и никогда не возвращается.
Пропиздит что-то спросонья соловей, но такую уже околесицу, что самому станет совестно, и замолкнет тут же.
Завоет было собака, да на всех тут не навоешься. Проскрипит в третьем этаже литературный критик, предвкушая во сне утреннюю рисовую кашу с подтаявшим кусочком масла.
И снова наступает тишина в писательском посёлке Переделкино.
Иногда очень интересно: а как дальше сложилась жизнь у бывшего разбойника Бармалея?
«Как я рад, как я рад, что поеду в Ленинград!» – приплясывал ничего не подозревающий злодей, вынутый из желудка педагогического крокодила.
Как сложилась дальнейшая его судьба в городе на Неве? Действительно ли он, как и обещал, стал торговать пирогами на Сенном или Сытном рынке? Или же, перекрестившись из африканца в Мустафу или Сибгатуллу, мёл по утрам ленинградские дворы? А там война, блокада, и лучше про это не думать.
И как вообще ему жилось в пасмурном нашем раю, в просторе меж небом и Невой высотой в несколько десятков метров? Как оно вообще: от гамадрилов и крокодилов – и сразу в город высокой духовности? О том могли бы рассказать разве что нынешние афропетербуржцы, продавцы арбузов и строительные рабочие с фальшивой регистрацией, да не расскажут. Пожалуются, конечно, на скинхедов, сейчас без этого нельзя, а как на самом деле – ничего не скажут.
Прекраснейший из городов вообще страшно ревнив и придирчив к пришлецам. Легче уложить в койку пиковую графиню и старуху-процентщицу, чем добиться его благосклонности. О, сколько их упало в эту бездну! То есть приехали, побродили по каналам и мостам, все страшно рады, везде всё пообещали, но тут же и забыли. Вот и бредёт бывший новый житель через месяц-другой под вечным дождём обратно на вокзал – на билет вроде бы хватает, а на постельное бельё – уже нет.
А на самом деле всё просто: въехал в город – сдай свою бывшую душу и получи новую. Как новобранец в армии. Новая душа будет сыроватая и не очень новая, но другой здесь не носят. Даже классику русской литературы укропетербуржцу Гоголю пришлось это сделать. Кто не верит, может прочитать подряд, например, произведения «Сорочинская ярмарка» и «Невский проспект». Почувствуйте разницу, как говорили в прошлом веке.
Зато при выезде из города Петербурга (а те, кто сдал душу, уезжают из Петербурга только в Москву или за границу) вам всё отдадут обратно в целости и сохранности. И вот уже, одурев от счастья, вы, нарядившись в дорогие непрактичные одежды, скачете по мегагипермаркетам и педерастическим культпросветмероприятиям, и лишь иногда, проснувшись ночью, недоумеваете: и зачем же это я потерял столько бездарных лет в том подводном городе? Каким я был идиотом!
Ну и хуй с вами, до свидания.
А с настоящим Бармалеем было совсем не так – всё наврал тараканий царь Корней Иваныч.
В настоящей, а не той, в которой мы живём, жизни Бармалей был коренным петербуржцем (именно в честь его дедушки-домовладельца названа Бармалеева улица на Петроградской стороне). В конце гражданской войны он уплыл на одном пароходе с генералами Хлудовым и Чарнотой из Крыма в Турцию и там некоторое время скитался и голодал. Потом его занесло в Африку, где он начал разбойничать и по нужде людоедствовать, но всё равно страшно тосковал по родному городу.
Когда его там случайно встретила экспедиция из Ленинградского института этнографии, он не стал её грабить, а упал на землю и зарыдал: «Заберите, заберите меня домой! О, я буду, я буду добрей! Пусть в Кресты, пусть в психбольницу имени Скворцова-Степанова! О, поребрик! О, кура и греча!» Над ним сжалились, хотя в те времена это было не так просто.
В Ленинграде он быстро спился от счастья и положил начало династии бомжей (если присмотреться внимательно, все петербургские бомжи очень похожи между собой – это потому, что они все родственники) и вскоре умер.
Он был настоящий петербуржец. Царствие ему небесное.
Совесть является одним из омерзительнейших свойств человеческой природы.
К примеру: человек подкараулил кого-нибудь в лесочке, расчленил, надругался в своё удовольствие, радуется. Как вдруг изнутри него раздаётся нудный голос: дескать, мало того, что сам перемазался как свинья, так ещё и нагадил тут, намусорил, кто это за тобой убирать будет? Человек начинает нервничать и, чтобы заглушить неприятный голос и как-то развеяться, идёт и расчленяет кого-нибудь ещё. Тут голос вообще начинает орать как диктор-левитан, и человек, обезумев, начинает расчленять вообще всех, кто под руку попадётся.
Вот вам и ещё один чикатилло.
Или, скажем, поручат кому-нибудь закупить подгузников для домов малютки крайнего севера, а он вместо подгузников купит себе джип-ландкрузер. И ездил бы себе, радовался, но вдруг возьмёт да и загрустит: я тут в тёплой машине сижу, а малютки-то? С мокрыми-то жопами? Да на крайнем севере, а? Вылезет из джипа и подарит сто долларов сироте, который как раз из урны завтракает. Сирота, ясное дело, тут же закажет себе водки, девочек, марафету, да и окочурится под вечер от такого невыносимого удовольствия.