Габриель повернулся к дворецкому, который взирал на него сверху вниз. На мгновение ему показалось, что высокомерный тип прикажет гостю ничего не трогать в кабинете, но тот лишь произнес:
— Ожидайте здесь. Мистер Уиттингтон скоро к вам присоединится.
Габриель уселся в удобное кожаное кресло с невысокой спинкой, скрестил ноги и постарался расслабиться.
Звук открывающейся двери заставил его поднять взгляд. Уильям Уиттингтон вошел в кабинет, и Габриель вновь ощутил силу личности этого человека — нет, не бьющую в глаза агрессивность и высокомерие типичного альфа-самца, а нечто гораздо более тонкое. Одно было несомненно: Уиттингтон — настоящий тигр, даже если ступает неслышно, как кошка.
— Добрый вечер. Спасибо, что пришли.
Хозяин протянул руку.
Габриель заметил под кожей вздувшиеся синие вены, да и рукопожатие показалось ему не таким крепким, как в первый раз. Или он ошибается?
— Выпьете чего-нибудь?
Уиттингтон подошел к застекленному книжному шкафу и положил ладонь на дверцу. За ней открылся бар с зеркальной стенкой, бокалами и рядами бутылок.
— Благодарю. Виски, если можно.
— Бурбон или скотч?
— Скотч, пожалуйста.
Уиттингтон передал Габриелю бокал и сел во вращающееся кресло перед письменным столом. Его лицо исказилось от боли, и Габриеля пронзила острая жалость, хотя такой человек, как Уиттингтон, в его сочувствии не нуждался.
— Ваше здоровье, — поднял бокал хозяин дома.
Габриель кивнул и пригубил виски — лучший, какой он пробовал в жизни. Он покосился на бутылку — марка ему неизвестная, какое-то шотландское название, которого и не выговоришь. И стоит, наверное, фунтов десять за порцию, не меньше.
— Прежде всего, — Уиттингтон в упор посмотрел на него, — я хотел бы вас поблагодарить.
Габриель передернул плечами, чувствуя неловкость.
— Я пока не добился серьезных успехов.
— Вы приблизили нас к правде. Это больше, чем смогла сделать полиция и частные детективы, которых я нанимал. По крайней мере, теперь нам известно, где таится зло. В Монк-хаусе.
«Зло» неприятно резануло слух Габриеля. Монк-хаус ассоциировался у него с ароматом цветов, смехом, прекрасной музыкой и… теплой дружбой.
— Потрясающие женщины, — промолвил Уиттингтон, не сводя с него пристального взгляда.
Габриель неопределенно кашлянул.
— Кто-то из великих сказал: «Все обманчивое пленит».
— Если не ошибаюсь, Платон.
Что ж, Габриель тоже способен проявить эрудицию.
— Верно, — слабо улыбнулся Уиттингтон.
— Мистер Уиттингтон…
— Просто Уильям.
— Уильям… Простите, но у меня не так много информации, как хотелось бы.
У Габриеля внезапно разболелась голова. Взявшись из ниоткуда, боль запульсировала над глазами.
— Скажите, мой сын жив?
Габриель тяжело вздохнул.
— Сожалею, но… думаю, нет.
— Вы так думаете или уверены в этом?
— Уверен.
В кабинете стало очень тихо. Уиттингтон сидел в кресле совершенно неподвижно. Габриель отвернулся, чтобы не видеть горя в глазах немолодого человека. Его взор скользнул по плавным линиям эркера и задержался на подсвеченной статуе обнаженной женщины в нише садовой стены. По замыслу скульптора длинные кудри кокетливо спускались ей на бедра, едва прикрывая лобок. У нее были полные груди и красивые округлые плечи, но статуя явно повидала виды: мрамор потрескался и кое-где отбился, вместо глаз на лице зияли пустые углубления.
Когда Уиттингтон заговорил, в его голосе слышались горечь и усталость:
— Фрэнки сказала мне, что Роберта, скорее всего, утопили.
— Да. Насколько я понял из выхода в «скачок», он утонул.
— Мой сын был отличным пловцом. Он обожал воду.
— Да, Фрэнки говорила. Но перед смертью с вашим сыном что-то случилось — вероятно, мозговая травма, из-за которой произошел частичный паралич тела. Что конкретно произошло, я не знаю, но, полагаю, именно поэтому он не сумел себя защитить. Я не собираюсь вас обманывать: пока все очень смутно, определенных выводов у меня нет. Единственное, в чем я твердо убежден, — ваш сын мертв. Простите, что не могу сказать вам ничего другого.
Уиттингтон склонил голову.
— Фрэнки пыталась меня подготовить, но я должен был услышать эти слова от вас. Спасибо за откровенность. — Он протянул руку и взял со стола перевернутую фотографию. Габриель краем глаза успел увидеть, что она представляет собой копию карточки, с которой Фрэнки пришла к нему в тот первый раз. Роберт Уиттингтон. Улыбающийся. Живой.
Уильям провел по фотографии большим пальцем. Скорбь в его глазах сменилась решительностью.
— У меня к вам еще один вопрос. Вы сможете выяснить, что произошло?
«Кое о чем лучше не догадываться», — промелькнуло в голове Габриеля. Черт, неужели он произнес эту фразу вслух? Уиттингтон, однако, все понял и без слов.
— По-вашему, не стоит будить лихо?
— Это не так.
Габриель прижал кончики пальцев к точке над переносицей, где засела боль. По ней словно стучали молотком, а в голове вибрировал неприятный звук, слабый, но непрерывный. Как будто… как будто кто-то царапался, пытаясь пробраться внутрь…
— Габриель?
Голос Уиттингтона вывел его из задумчивости. Внезапно он обнаружил, что у него перед глазами все плывет.
— Я буду искать, — твердо сказал Габриель. — Обещаю. Я буду действовать, пока вы сами не захотите прекратить поиски.
— Я не отступлюсь, — произнес Уиттингтон. — До последнего вздоха.
Горькие слова могли бы показаться чересчур пафосными, не знай Габриель, как мало осталось жить его собеседнику. На короткое мгновение ему показалось, что сквозь кожу головы Уиттингтона, как предвещающая смерть голограмма, просвечивает голый череп.
Уильям Уиттингтон открыл рот и сказал что-то еще, но Габриель не расслышал, потому что на долю секунды в его мозгу возник образ паука, а запах мускуса и красного жасмина напомнил…
НЕТ! Он с силой захлопнул внутренний глаз, и на него обрушилась мощная волна боли. От неожиданности Габриель чуть не потерял концентрацию, но затем напрягся еще сильнее, выдавливая непрошеного гостя, который пытался вторгнуться в его разум. Он ощутил в мозгу чудовищный взрыв запаха — все тот же мускус и красный жасмин, — и чужак с почти слышным визгом исчез. Габриель обливался потом, его тошнило.
— Габриель? — Уиттингтон стоял рядом и протягивал ему бокал с водой. — Что с вами? Может быть, вызвать врача?
— Не надо. — Габриель отвел его руку. — Со мной все в порядке. Мне нужно домой.