Book.

Сейчас будет «вечерний стол», куда только нас посадят, не на задний же, с музыкантами! Старшая сестра ухватывает меня: «Мамаша зовет… Испортил тебя Женька, как уличный мальчишка себя ведешь!» Я убегаю в залу. Почему это уличный мальчишка? Сам Фирсанов подлил в бокальчик, из уважения, сказал: «Скоро жениться будете, без Фирсанова уж не обойдетесь». И Горкин все говорил: «Не корыстный Фирсанов наш, провизия всегда свежая и не в обрез… Играть твою свадьбу будем – его обязательно возьмем».

* * *

Фирсанов потягивает бакенбарду, оглядывает парад – на сто пятьдесят персон! Поправляет цветы под «рогом изобилия», опять оглядывает… «Еще букетик! На крылья бутылочек добавить!» Играют «Дунайские волны», вальс. Фирсанов машет, велит: «„Черноморов марш“ грохайте, кушать когда пойдут, а пока „Невозвратное“ валяйте, поспокойней». Скорняк радуется: «Акое же пышне богатство вида!» Для затравки обносят пирожками, с икрой зернистой. За новобрачными, которые с утра говеют, – старушенции подают, косоглазого мать, оказывается! Говорят: коровница, молоком торгует, такая скря-а-га! Схватила, как когтями, три пирожка и зернистой икры черпнула – официант даже закосился. Женька шипит: «Карга, под шаль пирожок спустила, мешок у ней!» Фирсанов приглашает: «В буфетик для аппетиту… все мужские персоны там». Идем сардинки попробовать, а там и не подойти, такое звяканье: мясники, булочники, мучники… Прасолов голос слышно: «Глебыч… огорчимся?..» Иван Глебыч чокается со всеми, подергивает пенсне и очень бледный. Хлобыстов сига гложет, пальцы всё о портьеру обтирает. И Муравлятников, и Баталов – все с тарелочками, едят, на окошке буфет устроили, из графинчика наливают. Учитель рисования – подшофе [80] , козлиной бородкой дергает, притоптывает все ножкой. Протодьякон Примагентов в углу засел, все его ублажают: надо ему загрунтоваться, «многолетие» будет возглашать. Огромный, страшно даже смотреть, как ест. Голосом лампы тушит! Женька просит какого-то: «Пропустите, пожалуйста, закусить», а тот ему: «А в котором классе?» Фирсанов углядел – сиротами мы стоим – нам по килечке положили и балычка. Прасол манит Фирсанова: «Видал, бычки-то мои, бодаться уж начинают, – на завитых пареньков из практической академии, запасные шафера которые, – женить скоро тебя возьму».

Слышим – «Черномора» тарахают, – и нет Фирсанова. Валят гуртом, притиснули нас в дверях. Иван Глебыч бежит вприпрыжку, прасол бухает в пол ногой – та… ра-ра… та… ра-ра… – под «Черномора», под барабан турецкий.

* * *

Отходит шумно «вечерний стол». Уже прочел по записочке Фирсанов – «за здоровье». За новобрачными – старушенцию: «за здоровье глубокоуважаемой родительницы…» какой-то… кажется, Епихерии Тарасьевны. Уже поднялся протодьякон и все покрывает рыком: «Многая… ле…т-та-а-а-а!..» Расхватывают на память «свадебные конфекты». Старушенция так и вцепилась коршуном, цапнула полной горстью. Еще кричат молодым: «Го-рько!.. Горь-ка-а!..» Молодые целуются. И вот «По улице мостовой…» играют, танцы сейчас начнутся. Иван Глебыч раскатывается, придерживая пенсне: «Господа кавалеры, ангажируйте дам!» За ним ковыляет прасол, плывет саженками. Фирсанов перехватывает мягко: «В стуколочку-с… отец протодьякон ожидают». В карточной уж трещат колоды.

«Невозвратное время…» – и вот Иван Глебыч с Феней – молодой танцевать не хочет, – «бычки» за ними, подхватили сестер Араповых; накручивает землемер Лощенову, экзекутор выписывает с Коровкиной, винтит с присядцем – фалдами подметает – козлоногий учитель рисования, подцепил рыбничиху Головкину – не обхватишь, сшибает стулья.

«Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…» – кавалеры отводят дам в «прохладительное», к оршадам. Молодого утянули в стуколочку, по три рубля заклад. Иван Глебыч – без флёрдоранжа: нашли в буфете, Феня ему прикалывает. Он склоняется к ней и шепчет, она его ударяет веером. Обносят сливочным и фисташковым мороженым, несут подносы с мармеладом и пастилой – старушкам. Говорят – будут и пирожки с зернистой, протрясутся когда маленько. Старушенция задремала на диване. Женька шепчет: «На кресле мешок забыла, рябчики даже там… наплевал ей и пепельницу еще… А не щиплись!» Козлоногий зельтерской окатил кого-то, кричат: «Платье изгадили!»

Гремит: «Ах и сашки-канашки мои…» Иван Глебыч выносится на середину залы, мундир расстегнут: «Гран-ро-он!.. Ле-кавалье, ф-фет-ляшен!..» Говорят: «Шафер-то уж нагрелся». Козлоногий вырезывает вприсядку: «Сени новые, кленовые, решетчатые!» Скорняк всплескивает: «Ух ты-ы!..» Врываются вереницей из гостиной: Иван Глебыч, головой вниз, вытягивает Феню, за Феней – вот разорвут ее – головастый «бычок» с толстухой… «Тарелки» секут на хорах: «Ах вы, сени, мои сени…» – «бычки» скорняка подшибли, у каждого по две дамы, вниз головой несутся, бодаются – «ле-каввалье-э… шерше-во-да-амм!..» Около козлоногого гогочут, – какие-то рожи строит – нашептывает: «„ах вы, сени, мои сени…“ – так приятель мой поет… и своей мордашке Фене…» – за хохотом не слышно.

«Вью-шки-и»!.. Музыканты полы ломают, бухает барабан: «Вери-вьюшки-вьюшки-вьюшки… – стучат по паркету каблуками, – на барышне башмачки… сафьяновые!..» Полугариха-сваха, в шали, ерзает на ноге: «Ах и что ты, что ты, я сама четвертой роты!..»

Бежим за другими в «прохладительный», допиваем оршады-лимонады, официант даже удивляется: «И как вас только не разорвет!» Фенечка раскраснелась, откинулась на спинку, веером на себя, смеется… Иван Глебыч, зеленый, волосы на лбу слиплись, глаза рыбьи какие-то, галстук мотается, пенсне упало, – за руку все ее, чего-то шепчет, качается. Дамы шушукаются: «Страмота какая, лезет прямо при публике!.. Чего ж молодому-то скажут?» Экзекутор посмеивается: «Клещами не оторвешь, сотенки скорняковы продувает. В любви везет… протодьякон всем там намноголетил». Иван Глебыч совсем склоняется, а Феня веером его все, хохочет – с шампанского, говорят, от непривычки. Аралиха так и ахает: «До безобразия дойтить может!» Иван Глебыч дергает Феню за руку и кричит: «Уйдем от них!.. Ту-да… где зреют апе…льси-ны… и л-ли…моны!..» Феня старается вырвать руку, прижалась к столу, а он все тянет. Козлоногий топает на него: «Вы пья-ны!.. Извольте оставить молодую… особу!» Иван Глебыч не отпускает Феню, качается, вскидывает пенсне: «К черту… пьяней меня…» Кричат: «Не выражайтесь при дамах!.. Позовите же молодого!.. Безобразие!..» Фирсанов упрашивает: «Прошу вас, бала не страмите… вас ждут в буфете…» Иван Глебыч выхватывает шпагу: «Прочь, хамы!..» Молодой схватывает сзади, Фирсанов вырывает шпагу и отдает косоглазому. Косоглазый кричит официантам: «Убрать пьяного нахала!» Феня… глаза такие, будто чего-то увидала, вся бледная, руками отстраняет… кричит: «Да что же это?!» – ее подхватывают. Официанты тащат Ивана Глебыча. Он кричит: «Хамы!.. Мою шпагу!.. Погубили жизнь!..» Чтобы не слышно было, музыканты играют «Сени». Косоглазый размахивает шпагой – и в форточку! «Вот его место, на мостовой!» Мы проскальзываем на лестницу, сбегаем и смотрим кверху. Ивана Глебыча волокут с площадки, торчит манишка, пенсне разбили. Он вырывается и вопит: «Молодую жизнь… хамы… на дуэль… темное царство!..» Косоглазый вверху кричит: «Дайте ему, скотине!» Мне жалко Ивана Глебыча… И вот я слышу – будто знакомый голос, баском таким: «Веселенькая свадьба!»