Король понял одно: лично у него остался один сторонник — зять. Почему же он сразу не разглядел Генриха Наваррского, почему не привлек его к борьбе с Гизами, ведь победа могла быть одержана давно, не было бы необходимости собирать Генеральные Штаты и унижаться перед депутатами, выпрашивая деньги, и Париж не был бы потерян!
Решив сделать своеобразный подарок новому другу, король поинтересовался:
— Генрих, я знаю, тебе мешает Маргарита. Сейчас невозможно даже разговаривать о разводе с ней, назло нам с тобой папа не согласится развести вас. Значит, надо ее просто уничтожить!
— Зачем? — искренне удивился король Наварры.
— Чтобы ты мог жениться на другой!
— Не сейчас, потом…
Неизвестно, как сложилась бы жизнь Маргариты после такого намерения собственного брата, не произойди вскоре трагедия.
В Париже одной из самых ярых лигисток была сестра Генриха де Гиза герцогиня де Монпансье. Когда-то она жаждала стать супругой Генриха де Валуа, надеясь стать и королевой, но, хромая и не менее властная, чем его собственная мать, сестра Гизов категорически не нравилась будущему королю. Женщина затаила ненависть, которая теперь нашла выход, а Генрих эту ненависть еще и подогрел.
В день, когда обнялись два Генриха, к герцогине де Монпансье явился посланец от короля с обещанием поджарить ее заживо, поскольку именно она является источником всех бед.
Монпансье от души посмеялась над идиотской выходкой короля и ответила: на огне кончают те, кто предается содомскому греху, как сам Генрих.
Но этим не ограничилось…
Ворота доминиканского монастыря на улице Сен-Жак со скрипом приотворились, пропуская внутрь фигуру, закутанную в черный плащ, и тут же закрылись снова. Второй человек входить не стал, но спрятался в тень у стены, потому что большая желтая луна заливала все вокруг мертвенным светом. Луну быстро закрыло облако, потом еще одно, и окрестности почти погрузились в темноту…
Ждать пришлось довольно долго. Наконец, с той стороны ворот послышались шаги, приглушенные голоса, и невысокая фигура в плаще выскользнула наружу. Это явно была женщина, причем она откровенно прихрамывала; наблюдай кто-то за незнакомкой, в ней легко бы распознали мадам де Монпансье, но можно было не беспокоиться: в такой неурочный час в тревожное время мало кто из парижан рисковал высовывать нос на улицу.
— Удалось?
— Да, завтра.
— А у него это не рассеется? А то ведь может перепугаться и забыть, зачем пришел.
Дама тихонько рассмеялась:
— Нет, я внушила, что сразу после свершения он станет невидим и потому сумеет спокойно уйти.
— Только бы получилось…
— Чего вы боитесь, ведь ваше имя никак не замешано. А если он и назовет меня, то меня охраняет булла папы, ведь понтифик отлучил короля от Церкви.
На следующий день один из монахов обители двинулся в путь из Парижа в Сен-Клу, где стоял королевский двор, имея при себе несколько писем сторонников короля, посаженных лигистами в тюрьмы, которыми его снабдили для пропуска к Генриху.
Это был Жак Клеман, в прошлом крестьянин, весьма жестокий и недалекий молодой человек. В последние дни его старательно обрабатывали, заставляя медитировать и внушая мысль о предстоящей высокой миссии.
Когда Жак был доведен до нужного состояния, в его келье вдруг появилось странное видение — сама герцогиня де Монпансье. Монаху и в голову не пришло, что фигура в черном плаще могла быть реальной, он воспринял женщину именно как видение. Необычная гостья сообщила, что именно на Жака Клемана возложена высокая миссия освобождения Франции от исчадия ада — Генриха де Валуа, которого только что отлучили от Церкви. Короля в последние даже не месяцы, а годы постоянно порицали в монастырях из-за содомии и потакания протестантам, а уж убийство Генриха де Гиза и вовсе записали в смертные грехи, потому долго убеждать монаха не пришлось. К тому же видение обещало, что, совершив убийство, Жак окажется недосягаем для королевского окружения, поскольку станет невидим.
— Нужно только замереть, не шевелясь.
Письма сделали свое дело, на следующий день Жак сумел добраться не просто до Сен-Клу, но и до покоев короля. Утром 2 августа он попытался попасть на аудиенцию к Генриху де Валуа. Король обычно принимал подобных посетителей во время своего туалета. Монаха не сразу пропустили, но, услышав шум в приемной, Генрих сам распорядился привести юношу к себе.
Монах, никогда не бывавший при дворе и не представлявший, какое столпотворение по утрам в спальне короля, понял, почему женщина-видение так настаивала на аудиенции наедине. Вокруг королевской тушки суетилось столько народа, что не то что убить, даже просто приблизиться к жертве было невозможно. Даже в полупоходных условиях Генрих себе не изменил.
Пока он сидел на стульчаке, оформленном чуть менее помпезно, чем трон, массажист трудился над одной его рукой, в то время как мастер маленькими золотыми ножничками подравнивал августейшую бородку. Собственно, подравнивания не требовалось, но ритуал надлежало соблюсти. Рядом, держа на подносе серьги и кольца, стоял придворный, остальные, уже выполнившие свои дела, такие, как надевание чулок на августейшие ноги, молча застыли в сторонке. Напряженно ждал только придворный, обязанный подтягивать королевские штаны после того, как Генрих поднимется со стульчака.
Это совершенно не устраивало монаха. Толпа придворных не позволит даже приблизиться к королю, не то что вытащить нож и пустить его в дело. Но пока монаху не оставалось ничего, как протянуть королю принесенные письма. Тот принял свободной рукой, глянул на печати, удовлетворенно кивнул. Письма были от его сторонников, схваченных лигистами и сидящих в тюрьмах.
Жак попросил аудиенции наедине. Это было опасно, но Генрих не желал никого слушать; взяв у монаха письма и раскрыв одно из них, король узнал почерк президента парламента, кивнул и отпустил из комнаты остальных, решив, что монах должен сообщить нечто касающееся взятия Парижа.
Король сидел на стульчаке, монах стоял перед ним коленопреклоненный. Нелепая ситуация, но она никого не удивила. Когда все вышли, Жак вдруг достал из широкого рукава кинжал и всадил его в живот Генриха! Король успел испустить крик:
— Проклятый монах убил меня!
Прежде чем в комнату вбежали придворные и слуги, Генрих сам выхватил из раны нож и в ответ ударил Жака в лоб. Жак, который замер неподвижным, считая, что стал невидим, ахнул:
— Она меня обманула…
Следом на него обрушилось еще множество ударов, от которых монах тут же испустил дух, будучи твердо уверенным, что попадает прямо в рай, ведь избавил Францию от содомиста и пособника дьявола.
Рана оказалась неглубокой, и врачи обещали, что все обойдется. Король лежал в постели и диктовал письма — королеве, чтобы не беспокоилась, а также Генриху Наваррскому в Исси. Но второе письмо отправлять не пришлось, Наварра примчался сам.