«Иди домой, Кади Форбес».

Значит, он все время был там, прятался недалеко от нас и следил за нами!

Ну почему я убежала? Почему не осталась на месте, не позвала его? Он был от меня всего в нескольких метрах, прятался в темноте, а я стала убегать от него, как будто это была сама смерть. Мне было стыдно за свою трусость. Если бы он хотел причинить мне зло, он бы не помешал рыси съесть меня на ужин.

Ночь была теплой, поэтому Ивон устроился спать на веранде в гамаке. Мама вымыла посуду, заштопала одежду и тоже пошла спать. Пока она занималась делами, папа просто сидел, глядя в пустоту, а потом пошел следом за ней. Я слышала, как они тихо разговаривали. Папа говорил сердито, мамин голос звучал мягко и жалобно.

— Не могу я ничего поделать, — сказала мама.

— Можешь! И знаешь про то. Сколько еще так будет?

— Я не хочу, чтоб это повторилось.

— Думаешь, я хочу?

— Не могу я выносить это.

— То-то и оно. Хочешь, чтоб мне плохо было.

— Я так не говорила.

— А тебе и говорить не надо. Ты как спиной ко мне поворачиваешься, оно и так ясно.

— Ты даже понять меня не хочешь.

— Ну, так объясни мне.

— Это не должно было случиться с Элен!

— А что, с Кади? Ты это сказать хочешь?

Мама тихо заплакала, я слышала ее короткие всхлипывания.

— Фая, — сказал папа. Теперь его голос звучал по-другому. Похоже, мамин плач его тронул. — Фая, нельзя так дальше. — Он говорил мягко, стараясь утешить маму, и теперь до меня доносилось только нежное бормотание.

Но мама не утешалась.

Это должно было случиться со мной, а не с Элен. В этом было все дело. Я понимала, что так было бы правильно — если бы это была я, а не Элен. Ведь, по правде говоря, трагедия произошла по моей вине. По крайней мере, я могла ее предотвратить. Миссис Элда старалась найти мне оправдание, говоря, что я была маленькой и потому не думала, что делала. Если бы все было так просто! Нет, я не собиралась делать Элен что-то плохое. Но мне хотелось, чтобы ее не было.

Мама и папа уже давно уснули, а я все еще лежала без сна и думала о своем грехе. Этот грех мучил меня, держал в плену ужасного чувства вины. Я хотела бы попросить прощения у Элен. Я так радовалась, когда она родилась, но, когда она забрала всю любовь мамы, я стала ее ненавидеть. А дальше было все хуже и хуже.

«Присмотри за Элен, Кади, — говорила мама. — Пригляди за нашим ангелочком». Если Элен плакала, мама говорила: «Кади, дай ей куклу твою. С тобой же ничего не станется, если она малость поиграет».

Мое сердце сжималось от чувства вины и сожаления.

Я села на кровати и стала разговаривать с Лилибет. Мы говорили довольно долго.

— Лилибет, она может меня слышать, как ты думаешь? Папа сказал, что просто раскаиваться мало. Но я бы хотела, чтоб она знала это. Она ведь ничего плохого не сделала, это я была плохой. Я вовсе не хотела, чтоб она тогда за мной шла. А в то утро…

— Кади, ты это с кем разговариваешь? — донесся голос папы из другого конца комнаты.

Присмотревшись, я увидела его большое темное очертание.

— С Лилибет.

— Скажи ей, чтоб ушла!

Я тихонько вздохнула и ответила: — Она ушла, папа.

— Чтоб больше с ней не говорила. Разумеешь, что я тебе говорю? — гневно продолжал папа.

Я невольно заплакала: — Да, папа.

— Никогда чтоб больше с ней не говорила. Слышишь, что я говорю?

— Я слышу, папа. — Разумеется, это не значило, что я не буду больше так делать… я это понимала.

— Хватит дурочку из себя строить! Давай, спи!

Снова зарывшись поглубже под одеяла, я закрыла глаза.

— Он не понимает, Кади, — мягко сказала Лилибет. — Но когда-нибудь и он, и мама твоя поймут все. И ты тоже.

Ухватившись за это обещание, я закрыла глаза и уснула.

6

Папа встал еще до рассвета. Он пошел в сарай подоить корову и, когда вернулся, разбудил Ивона. Мама накормила обоих кашей, и они отправились работать в поле. Меня мама оставила мыть посуду, а сама пошла работать в саду. Я постаралась как можно быстрее закончить работу, после чего утащила банку варенья из малины. Я специально взяла ту, которая стояла на полке подальше, в заднем ряду. Поставив эту банку на стол, я расставила остальные так, чтоб пропажу не заметили. Оглядевшись на дверь, я убедилась, что меня никто не видит, и выскочила наружу. Шмыгнула вниз по ступенькам, проскользнула за домом и помчалась к лесу, быстро взбираясь по склону холма. Я спрятала банку между папоротниками, запомнив место, чтобы потом ее взять.

Когда я закончила кормить цыплят, мама послала меня в огород полоть сорняки, а сама пошла вниз за водой для стирки. Во дворе папа установил большой железный котел. Мама заливала в него, ведро за ведром, чистую родниковую воду, потом опускала туда белье, замачивала его, после чего терла с мылом каждую вещь на стиральной доске. Я в это время носила ей воду для полоскания, которую заливала в бочку: для этого я спускалась вниз к роднику, а потом с ведром воды поднималась наверх.

Только к полудню все было выстирано и выполоскано. Воду из котла и бочки мы по ведерку выливали в рассаду. Мама выкопала немного картошки, моркови, лука, положила это все в корзину и протянула мне.

— Вымой в ручье, пока я за солониной схожу. — Она пошла к сараю, где папа хранил засоленное мясо. Когда я вернулась с вымытыми овощами, куски соленой свинины уже варились в котле. Мама теперь месила руками хлебное тесто, которое заготовила до того, как заняться стиркой. Я поставила корзину на стол и смотрела на маму в надежде услышать доброе слово. Но она посмотрела на меня так, как будто я ей мешала, и вытерла пот со лба тыльной стороной ладони. Уже почти наступило лето, и становилось жарко. Папа с Ивоном, наверное, уже закончили работу в поле и теперь ловят рыбу.

— Иди, гуляй, — сказала мама, по-прежнему не глядя на меня.

Я поднялась к лесу, достала украденную банку варенья и пошла прямо на семейное кладбище. Вошла в ворота, в страхе оглядываясь по сторонам. Но на кладбище царила такая тишина и покой, что все мои страхи рассеялись. На могильном холмике бабушки Форбес проросла трава. В изголовье лежал гладкий разноцветный камень из реки размером с большую тыкву. Кажется, его принес папа. Я поставила на камень банку варенья, села, согнув колени и положив на них голову. Я уже свыклась со своим горем, оно было терпимым. Но иногда, временами, подступала сильная скорбь и захлестывала меня почти до удушья.

Пришла Лилибет и села рядом со мной. — Она не боялась умирать, Катрина Энис. Она устала.

— Тяжело ей было в доме, где траур и тишина все время. Она хотела покоя. И нашла.