— Я готовлю чуть больше еды и несколько раз в неделю отношу им. Мне совсем несложно.
Лиота не могла позволить, чтобы это продолжалось.
— Энни поступает так с моего разрешения. — Каким-то чудом она произнесла свои слова достаточно четко, чтобы Эйлинора поняла их.
Та подалась вперед и впилась ногтями в свои колени.
— Очень мило, что ты такая великодушная за счет Энни, мама. Тебе уже за восемьдесят. Ты прожила свою жизнь. Неужели тебя не волнует, какому риску подвергает себя моя дочь? Мало того, что она живет с тобой в этом кишащем преступными элементами районе, ты еще знакомишь ее с больными СПИДом!
— Мама!
Лиота собрала всю свою волю в кулак, чтобы не заплакать. Слезы сделали бы ситуацию во сто крат хуже. Кроме того, она понимала, почему Эйлинора ожесточилась. Разве она сама не испытывала таких чувств к своим детям, в то время как мама Рейнхардт проявляла к ним лояльность?
Неужели и я так поступала, Господи?
Энни стояла в нерешительности, пораженная разгоревшимся словесным поединком. Бедная девочка оказалась между двух огней и не знала, где ей укрыться. В драке всегда страдает невинный.
— Что не так? — Корбан с пылающим от возмущения лицом вызывающе смотрел на Эйлинору. — Вам не нравится, что, в отличие от вас, у Энни есть сердце? Что она способна любить кого-то, кроме себя?
— Минуточку, минуточку! — Фред неожиданно поднялся с места и, словно рыцарь в сияющих доспехах, бросился на защиту своей жены.
Теперь Эйлинора направила свою злость на Корбана.
— Это не вашего ума дело! Кто вы вообще такой? Чего вы добиваетесь, приходя сюда и лебезя перед моей матерью?
Лицо Корбана сделалось пунцовым.
— Мне кажется, что это вас не касается, миссис Гейнз. Вы давно ушли из жизни Лиоты, а Энни выросла и может сама принимать решения.
— Прекратите! — Энни закрыла лицо руками и расплакалась. — Сейчас же прекратите! Все! — Энни бросилась на кухню.
У Эйлиноры начался нервный тик. Кому-то другому, только не Лиоте, хорошо знавшей свою дочь, могло показаться, что у нее просто дрогнуло лицо. Однако то, что сейчас произошло в душе Эйлиноры, было настоящей бурей, которая на какое-то мгновение поколебала крепкую стену, возведенную вокруг ее души.
О, моя девочка, мое бедное дитя!
Но Эйлинора, словно бы укрепляя эту стену, упрекнула мать:
— Не стоило устраивать эту вечеринку.
Глаза Корбана вспыхнули.
— Возможно, список гостей следовало немного сократить!
Он ушел на кухню вслед за Энни. Смущенная Хуанита собрала своих детей, Лин Сансан последовала ее примеру, и они незаметно ушли через кухню. Лиота не сомневалась, что перед своим уходом они принесли извинения Энни.
О, Господи, моя семья, моя любимая семья. Помоги нам. Мы разъединены. Мы погублены врагом.
Сэм сидел в угрюмом молчании, только глаза у него мрачно поблескивали.
— Зачем вы всегда обижаете Энни? — Сьюзен заплакала, но не сводила глаз с Эйлиноры. — Все годы, что я ее знаю, она так старалась заслужить ваше одобрение. А вам ничем не угодишь.
— Это неправда! — воскликнула Эйлинора срывающимся голосом.
Лиота видела, как у дочери затряслись руки, как все устремили глаза на нее.
Что посеешь, то и пожнешь.
Кто громче всех проклинает, тот сам будет проклят. Вода не бежит в гору, и Эйлинора тонула.
Лиота понимала, что не может ничего изменить, но и смотреть на происходящее у нее не было сил. Она отвернулась к стене и тихонько заплакала.
Лиоте казалось, что вся боль, которую ей доводилось испытывать время от времени в течение двух последних лет, вернулась к ней в эту ночь. Она не стала звонить в маленький колокольчик, который оставила у ее кровати Энни, так как не хотела беспокоить девочку после такого ужасного Рождества. Бедняжка так старалась, чтобы все прошло замечательно, столько работала, столько молилась. Теперь ей нужно отдохнуть. Боль затихла только под утро.
Когда Энни вошла в спальню, Лиота сказала, что хочет поспать подольше. Энни с тревогой посмотрела на нее и начала задавать вопросы, но Лиота солгала, сказав, что видела чудесный сон и что все прекрасно.
Она не хотела добавлять внучке переживаний своими рассказами о том, что чувствует себя очень-очень плохо.
Энни заметила, как изменилось состояние бабушки за те дни, что последовали за Рождеством. Она стала беспокойной, и это беспокойство выражалось в том, что она довольно часто ворочалась в кресле, по минуте или по две не находя удобного положения. Хотя она стала несколько раздражительной сразу после инсульта, но сейчас была раздражительнее обычного. Энни стала лучше понимать бабушкину речь: или бабушка начала отчетливее произносить слова, или внучка научилась разбирать сказанное. Поначалу Энни очень забавляло, как бабушка разговаривает перед телевизором, указывая ведущему на то, что его выступление глуповато и косноязычно или что взгляды у него «идиотские». Однажды Лиота заговорила о кремации. Энни попыталась отвлечь ее от мыслей о смерти и сменила тему разговора. Но бабушка продолжала стоять на своем: «Закопай мой прах в саду, где растут луковицы. Им нужна костная мука».
Несмотря на протест Лиоты, Энни позвонила врачу.
— Я не поеду! — заупрямилась бабушка.
Она страшно сердилась, но Энни на этот раз отказалась делать вид, что все прекрасно.
— Ничего подобного, поедешь. С тобой что-то не так, бабуля. Я хочу, чтобы доктор тебя осмотрел.
— Со мной все в порядке!
— У тебя сильные боли! Я точно знаю. Ты пытаешься скрывать это от меня, но я знаю, о чем говорю.
Тогда бабушка пустила в ход все свое обаяние. Она улыбнулась и погладила Энни по руке.
— Это все мой артрит, милая. Я далеко не зеленый побег, а созревший плод, готовый к сбору урожая.
Энни не сдавалась.
— Возможно, доктор пропишет тебе какие-нибудь обезболивающие лекарства.
— Не поеду! Тебе придется силой вытаскивать меня из дома!
Тогда Энни позвонила Корбану и попросила его приехать на следующее утро. Несмотря на неистовый протест Лиоты, он поднял ее на руки и понес к машине Энни. По дороге Лиота осыпала его ругательствами, но он не обращал на них внимания и посадил ее на сиденье машины.
— Хорошо, что твоя бабушка плохо владеет правой рукой, — распрямившись, сказал Корбан. — Иначе бы у меня под глазом светился фонарь.
Услышав, как хлопнула дверь гаража, Нора почувствовала недоброе. Фред не возвращался домой так рано.
— В чем дело? Что случилось?