— Я пытался найти способ уйти… — тихо сказал Алекс.
— Из нашей семьи.
— Нет, от того, что происходило у меня с Элизабет. Чувство вины съедало меня заживо. Я знал, что ты нуждаешься во мне, но не мог с этим справиться и не мог смотреть тебе в глаза. Не мог смотреть в глаза твоей матери. Я был абсолютно уверен, что в ту минуту, как она посмотрит на меня, она сразу все поймет. А тут папа со своей отповедью по телефону. Я, конечно, понимал, что он прав, но я терпеть не могу, когда меня отчитывают и указывают мне, что делать. Так случилось, что к тому времени, когда я приехал туда, я уже был на взводе и настроен воинственно. У меня были наготове тысячи оправданий и аргументов. После панихиды мы с папой крупно поссорились. Он заявил, что ему стыдно за то, как я обращаюсь с тобой. А письмо твоей матери стало последней каплей. Это было невыносимо.
— Что же было в письме?
— Она написала, что всегда знала, с того момента, как увидела нас вместе, что я тот человек, который тебе нужен. — Он помолчал и затем добавил сдавленным голосом: — Она написала, что всегда любила меня и гордилась мною как сыном.
Они проболтали за полночь, из-за чего утром у Сьерры были воспаленные глаза. После обычного рабочего дня она пришла домой, приготовила обед для детей и прилегла на диван почитать Библию. Когда она очнулась, разбуженная Клэнтоном и Каролиной, было уже десять часов вечера.
— Мы идем спать, — сказал Клэнтон.
Сьерра попыталась вернуть себе ясность мыслей и рывком поднялась с дивана.
— Я вовсе не собиралась спать. Который час?
— Недавно звонил папа, — сообщила Каролина. — Он будет звонить тебе в десять тридцать.
Они оба поцеловали мать перед сном и поднялись наверх.
Сидя в ожидании телефонного звонка, Сьерра принялась разглядывать лоскутное одеяло Мэри Кэтрин. Ее вдруг осенило, что не только чувства ее подверглись изменениям, но и то, как она смотрела на мир и происшедшие события. Она вспомнила экстаз первых месяцев после обращения в христианство. С ранних лет ей много рассказывали об Иисусе, и только теперь она поняла, Кто Он есть. Творец, Спаситель, Всемогущий, Царь царей, Господь господствующих. Это озарило ее сознание, как вспышка звезды на небе. Жаркий белый свет ослепил ее на некоторое время. Ее так поразило неожиданное просветление в мыслях, а душа так сильно тянулась ко Христу, что все остальное она была не в состоянии видеть отчетливо и ясно. Сьерра даже и не пыталась увидеть. Она знала только одно: Иисус любит ее. Алекс не любит, а вот Бог — да. После долгих месяцев скорби и полного хаоса она тогда почувствовала себя счастливой. Полной надежд. И в придачу ко всему защищенной.
А потом Алекс вернулся в ее жизнь, вновь расшатывая с таким трудом построенный фундамент. Она уже успела привыкнуть к жизни без него. Рон находился здесь же, рядом, окрыленный любовью, готовый в любую минуту выйти на сцену и сыграть главную роль. Она работала, несла свою ношу и свою долю ответственности. Дети были устроены в новую школу, с удовольствием ходили в церковь. Клэнтон перестал драться. Каролина успокоилась по поводу оценок.
«Почему сейчас, Боже?» — кричала она тогда. Почему все не может оставаться как есть? Почему Алекс не может уйти из моей жизни навсегда, как он того хотел?
Но тогда ее глаза только-только начинали привыкать к свету. Казалось, с каждым днем она видит жизнь — себя — все яснее благодаря Писанию, молитвам и ежедневному общению с Иисусом. Она смогла заглянуть в самые отдаленные, пыльные, грязные уголки своей души. Христос осветил их все.
С болью, очень ясно и отчетливо она увидела свою роль в разыгравшейся драме.
Ее душа наполнилась горечью, когда она осознала прошлые и настоящие грехи, которые совершала по привычке, и те, которые ей не хотелось признавать. Алекс не единственный, кто виноват. Сьерра словно стояла перед зеркалом полностью обнаженная и видела, какой она была инфантильной, эгоистичной, преисполненной жалости к самой себе, обвиняющей, вечно недовольной.
«Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в пространном доме» [63] .
Ей было стыдно и тяжело, но, как это ни странно, после того как она заглянула в себя, она ощутила неожиданное умиротворение. Ей припомнился чердак, мать, открытое окно и свежий воздух, льющийся в помещение, пока мать вытирала пыль, прибиралась и отделяла зерна от плевел.
«О, Господи Иисусе, сделай это для меня. Пожалуйста. Ты знаешь меня лучше, чем я себя. Открой все тайники моей души и позволь Духу Святому наполнить меня. В моем доме Тебя всегда ждут. Приходи ко мне, в мою кухню и гостиную. Броди сколько хочешь по всему дому. Будь со мной в спальне и в ванной. Пройди через все чуланы. Пройди везде, начиная с подвала и кончая чердаком. Я принадлежу Тебе, Отец. Оставайся со мной навсегда. Иисус, пожалуйста, уничтожь все внутри меня, что не служит во славу Тебе. Сделай меня Своим чадом.
О, Господь, Ты — мой Бог. Я ищу Тебя. Душа моя зовет и жаждет Тебя. Мое тело так же страстно желает Тебя, как иссохшая земля дождя. Твоя любовь лучше жизни».
— Может, ты снова влюбилась? — тихо спросил Алекс той ночью, после того как они проговорили почти целых два часа.
Сьерра откинулась на диванную подушку и, не открывая глаз, улыбнулась:
— Да.
Но не в Алекса. Она никогда не переставала любить его. Она любила Иисуса.
—*—
Мы нашли нашего дорогого Коксэниса мертвым на берегу реки. Господи, кто мог убить такого кроткого человека, который не делал людям ничего, кроме добра? Каванот думает, что Коксэнис был смертельно ранен и пытался добраться сюда за помощью. Мысль о его страданиях наполняет меня скорбью.
О Боже, хоть бы мы нашли его раньше. Каванот сказал, что рана была смертельная, и мы все равно не спасли бы его. Но мы, по крайней мере, смогли бы облегчить его страдания в последние несколько часов на этой земле. Мы бы могли обнять его и молиться за него.
Каванот принес Коксэниса к дому. Мы обмыли его, завернули в одеяло и похоронили рядом с Джеймсом.
Господи, какое горе. Пожалуйста, не вини Коксэниса из-за того, что я не сумела рассказать ему о Тебе. Каждый раз, когда он приходил к нам, я искренне пыталась сделать это, но язык жестов оставляет так много недосказанного. Он не понимал меня, а я не знала, как ему объяснить. И теперь он потерян навсегда.
Отец, позволь мне говорить от его имени. Коксэнис был добрым, щедрым и послушным Твоей воле. Он услышал Твой голос в тот день, когда мы совсем обессилели от голода. Он пришел к нам и дал нам мяса. Показал пищу, которую Ты взрастил вокруг нас. Он научил Джошуа, как построить для нас хижину, чтобы нам было тепло и сухо и чтобы мы выжили в холодные зимние месяцы. Он был нашим первым и самим дорогим другом, и хотя он не ведал ничего о Тебе, Господи, я всем сердцем верю, что он воистину был Твоим чадом. Никогда еще не встречала я человека более скромного и любящего.