— Ты говоришь так, будто я тяжелой гирей повисла у него на шее. — Она поднялась и снова стала вышагивать по комнате. — Мне бы хотелось, чтобы со мной считались. Неужели это так трудно понять? Алекс даже не обсуждал это предложение со мной, он сначала его принял, а затем просто поставил меня перед фактом, это несправедливо.
— А кто сказал, что жизнь справедлива? — отозвалась Марианна, скрестив руки на груди.
Сьерра будто оправдывалась и от этого злилась еще больше.
— Папа никуда не вынуждал тебя переезжать.
— Нет, но я бы с восторгом отнеслась к такому предложению.
Сьерра резко обернулась и уставилась на нее.
— Я думала, ты любишь Хилдсбург.
— Теперь — да. Когда я была моложе, все, о чем я мечтала — это уехать подальше отсюда. Я думала о том, как чудесно жить в таком большом городе, как Сан-Франциско, где жизнь кипела и бурлила. Ты знаешь, я выросла в Центральной долине на бабушкиной ферме, и поверь мне, дорогая, жизнь там была наискучнейшей. Мне хотелось ходить в театры и посещать концерты. Мне хотелось погрузиться в атмосферу музеев и искусства. Мне хотелось гулять по парку близ «Золотых ворот». И, несмотря на предупреждения и мольбы моих родителей, я осуществила все эти желания.
— И встретила папу.
— Да, он защитил меня от хулиганов в Пен-Хендле.
Сьерра вспомнила свадебную фотографию на каминной полке. Тогда волосы отца были длинными, его «смокинг» состоял из поношенных джинсов и тяжелых ботинок. Мама была одета в черный свитер с высоким воротом и в брюки «капри»; а в ее длинные, до пояса, темно-рыжие волосы были вплетены цветы. Каждый раз, когда Сьерра смотрела на эту фотографию, у нее возникали противоречивые чувства, ведь она совсем не так представляла родителей. Когда-то они были молодыми и непокорными.
Марианна улыбалась, поглощенная воспоминаниями.
— Если бы все было по-моему, то мы обосновались бы в Сан-Франциско.
— Прежде ты никогда не говорила об этом.
— Когда у меня появились дети, то кардинально изменились представления о самом необходимом в жизни. Скоро и в твоей жизни тоже наступит момент, когда старые взгляды уступят место новым. Жизнь не стоит на месте, Сьерра. А все благодаря Господу! Она в постоянном движении. Иногда мы оказываемся в бурном потоке, и нас неумолимо несет туда, куда, собственно, мы никогда не стремились. И только потом мы понимаем, что на протяжении всего пути нас вело Божье провидение.
— Не Бог принял решение переехать в Лос-Анджелес. А Алекс. Но тогда, полагаю, он считает себя Богом.
Сьерра была возмущена, она старалась не поддаваться чувству жалости к себе и вины. Эмоции кипели: горькая обида на Алекса за то, что он принял решение, не посоветовавшись с ней; гнетущий страх того, что даже если она будет с ним спорить, то в любом случае окажется в проигрыше; паническая боязнь оставить столь комфортную и привычную жизнь.
— Что мне делать, мама?
— Тебе решать, дорогая, — нежно, со слезами сочувствия, сказала мать.
— Мне нужен твой совет.
— Вторая главнейшая заповедь гласит, что мы должны любить других, как мы любим самое себя, Сьерра. Забудь о себе и подумай о том, что нужно Алексу. Люби его, и все.
— Если я так поступлю, он сядет мне на голову. В следующий раз он найдет работу в Нью-Йорке!
Не успев закончить фразу, Сьерра поняла, что несправедлива. Алекс подарил ей двух прекрасных детей, чудесный дом в Виндзоре с тремя спальнями и спокойную счастливую жизнь. И жизнь эта была настолько размеренной, что в действительности она даже не подозревала о бушевавших в нем страстях. Осознав это, Сьерра испугалась. Она вдруг ощутила, что не настолько хорошо знает мужа, как думала.
Сьерра не видела выхода. Ей вдруг захотелось забрать детей из школы и вернуться сюда, в дом на Мэтсен-стрит, и предоставить Алексу самому разбираться с женщиной из агентства по недвижимости. Он не сможет продать дом, если Сьерра не подпишет договор. Но Сьерра знала и то, что Алекс будет вне себя от ярости, если она так поступит. Несколько раз она ненамеренно задевала его, и он страшно злился, делался холодно безразличным и замолкал. В его семье было не принято кричать. Ей даже не хотелось думать о том, как он отреагирует, если на сей раз она намеренно обидит и разозлит его.
— Может, лучше отвлечься немного, на пару часиков, а позже подумать об этом на свежую голову? — предложила Марианна.
С болью в сердце Сьерра снова села на кушетку. Она посмотрела на открытый чемодан и груды коробок.
— Почему ты делаешь все это сейчас, мама?
Что-то неуловимое промелькнуло в глазах матери.
— Прекрасное занятие для зимней поры, не находишь? — Марианна огляделась. — Здесь такой беспорядок. Мы с отцом хотели разобраться с этим еще несколько лет назад, но тогда… — она погрустнела, — время имеет свойство ускользать. — Она обвела комнату взглядом — скопление нелепых предметов, потерявших свою значимость и смысл. — Я не хочу взваливать весь этот хаос на ваши с Майком плечи.
Мама поднялась, обошла чердак, легко тронула старое кресло-качалку, полку, детскую коляску.
— Я хочу разобрать и сложить ваши с Майком вещи в тот северный угол. Решайте сами, что стоит сохранить, а что выбросить. А фамильные вещи наших с отцом семей я заново упакую. Большую часть деловых бумаг твоего отца можно сжечь. Нет никакой необходимости хранить их. По поводу картин дедушки… некоторые из них уже портятся.
— А некоторые из них просто ужасны, — улыбаясь, заметила Сьерра.
— Точно, — со смехом согласилась мать. — Живопись очень занимала дедушку. — Она остановилась у окна, задумчиво посмотрела на лужайку перед домом. — Здесь полно семейных бумаг, и у меня впереди целая зима, чтобы привести их в порядок для вас с Майком. — Мать повернулась и улыбнулась дочери. — Да, это трудная задачка, но думаю, это будет весело и интересно.
Мать снова села на кушетку с цветочным узором.
— Этот сундучок принадлежал Мэри Кэтрин Макмюррей — одной из твоих прародительниц. Она ехала сюда через прерии, это было в 1847 году. Когда ты вошла, я как раз просматривала ее дневник, — сказала мама, вытащив из сундука небольшую тетрадь в кожаном переплете, и провела по ней рукой. — Только-только начала. Очевидно, поначалу это была тетрадь для записей, а затем стала дневником.
Она положила дневник на кушетку. Сьерра взяла тетрадь, открыла и стала разбирать детские каракули на первой странице:
—*—
Мама говорит, что жызнь в глуши, еще не причина, чтобы быть неграмотной. Ее папа был абразованым человеком и ни хотел, чтобы в ево семье были дураки.
— Сундучок был частью имущества дедушки Клэнтона, — заметила мама. — Годами я не разбирала эти вещи. — Она вытащила небольшую, украшенную тонкой резьбой деревянную шкатулку. — О, я помню ее, — воскликнула она, улыбаясь.