Их взгляды встретились. Мари была готова разрыдаться, лицо же Леони озаряла странная улыбка. Весело зазвенел колокольчик, сообщая о посетителе, но ни одна, ни другая даже не пошевелились. Потом, в едином порыве, они встали и обнялись.
— Леони, прошу тебя! Живи, лечись! Хотя бы в знак уважения к избранному тобой пути! Если ты приехала сюда, чтобы умереть, искупить уж не знаю какие грехи, это неправильно! Вспомни время, когда мы жили здесь, будучи воспитанницами… Подумай о всех этих девочках, которые нуждаются в твоей доброте, твоих улыбках, твоем присутствии рядом… Леони, подумай о Лизон, которая тебя обожает! Она считает тебя своей тетей. Не оставляй нас!
Леони закрыла глаза. Она плакала. Это было такое блаженство — отдаться, наконец, своему горю, ведь она столько времени жила, заточив себя в темницу горькой скорби, под непосильным бременем угрызений совести! Мари баюкала ее в своих объятиях, ласково, терпеливо…
— Плачь, дорогая, плачь! Ты не сделала ничего плохого, я это точно знаю!
— Но Пьер умер! Он умер из-за меня! Мне тоже хотелось умереть, Мари! Уйти к нему!
— Знаю… Теперь я знаю, что это такое. Если бы я потеряла Адриана…
Леони сказала, всхлипывая:
— Ты, Мари, сильная! У тебя дети! А у меня ничего не осталось…
— Ты не права, Леони! У тебя есть жизнь, и это бесценный дар! Ты ведь всегда мечтала стать врачом, помогать людям, так зачем же отказываться от своих убеждений? Ты мечтала спасать жизни людей, Леони! И у тебя есть мы — я, Лизон, Поль, Ману и малышка Камилла, с которой я давно хочу тебя познакомить. Еще у тебя есть весенние цветы, пение птиц, серебристые воды ручьев!
Леони вздохнула, соглашаясь:
— Может, ты и права, Мари. Ради тебя я встречусь с врачом. Но только не с Адрианом!
— Договорились. Я предупрежу мать-настоятельницу. А пока тебе нужно отдохнуть, Леони. И помни, что я люблю тебя!
* * *
Через два месяца в дверь дома доктора Адриана Меснье постучала монахиня. За руку она держала девочку лет десяти, которая даже в этот теплый майский день была закутана в шерстяной шарф. Приходящая домашняя работница открыла и любезно проводила гостью в приемную:
— Доктор скоро вас примет, сестра!
Леони не испытывала страха перед встречей с бывшим возлюбленным. Единственной ее заботой было состояние здоровья маленькой Мириам, сироты, прибывшей в обазинский приют две недели назад.
Адриан же был поражен, узнав в строго одетой и ненакрашенной посетительнице Леони.
— Здравствуй, Леони, — пробормотал он.
— Сестра Бландин, доктор. Отныне я зовусь сестра Бландин, и никак иначе. Я бы хотела, чтобы ты осмотрел Мириам. Она часто кашляет, и у нее совсем нет аппетита.
Понизив голос, Леони добавила:
— Я опасаюсь худшего…
Адриан сразу понял, что она имеет в виду. Взгляд голубых глаз посетительницы сказал ему о многом. Леони была медсестрой и, несмотря на кардинальные перемены в жизни, ею осталась. На консультацию она пришла, чтобы проверить самое страшное предположение: она считала, что у девочки туберкулез.
Адриан внимательно осмотрел девочку. Она была бледной и худенькой, с коротко стриженными волосами. Леони то и дело подбадривала сироту дружескими жестами, улыбалась ей, целовала кончики пальцев девочки. Мириам смотрела на свою покровительницу с бесконечным обожанием.
Когда девочка оделась, Адриан открыл застекленную дверь, которая вела из его кабинета в сад:
— Иди погрейся на солнышке, Мириам! Возле розовых кустов растет земляника: поищи, там должны быть ягоды. Они очень вкусные!
Доктор повернулся к Леони и, глядя ей в глаза, сказал:
— У девочки не в порядке легкие. Я сделаю ряд анализов, но, по моему мнению, о туберкулезе речь не идет. Скорее всего, ее состояние объясняется ужасными условиями жизни. Наверное, девочка недоедала, о ней плохо заботились. Чтобы поправиться, ей нужна хорошая пища, свежий воздух и забота. Остальным займусь я.
— Спасибо, Адриан! Я передам твои предписания матери Мари-де-Гонзаг. Я так привязалась к этой девочке, она слишком хрупкая!
— А как ты себя чувствуешь? Мари говорит, тебе лучше.
Леони опустила голову. На лице появилось выражение покорности судьбе:
— Ко мне возвращаются силы. Теперь я жалею, что не начала лечиться раньше. Мари права, здесь во мне нуждаются, я могу отдавать свою любовь и свое время самым несчастным детям в приюте. И Мириам как раз из их числа…
Они обменялись дружескими взглядами. Конечно же, Леони сильно изменилась, но Адриан видел ее такой, какой она была в то время, когда они были помолвлены, — загорелой, невероятно соблазнительной… Леони не утратила ни очарования, ни своей естественной красоты, и хотя черты ее исхудавшего лица заострились, в голубых глазах читались все те же страстность и отвага.
Леони смотрела на своего первого любовника другими глазами. Его волосы начали редеть, отчего высокий лоб стал казаться еще выше, в уголках губ и глаз появились первые морщинки, и все же Адриан по-прежнему был красив. Зрелость удивительно шла ему. Но Леони теперь не находила его привлекательным. Ей вообще не следовало три года жить с Адрианом, к которому она на самом-то деле относилась не как к возлюбленному, а как к другу, лучшему другу. В порыве искренности Леони произнесла тихо:
— Раз уж я здесь и мы с тобой одни, хочу еще раз попросить у тебя прощения. Я обманывала тебя с самого начала нашей совместной жизни, потому что любила Пьера, любила даже тогда, когда категорически отрицала это. Ты же был моим ангелом-хранителем, моим братом, и я тебе за это очень благодарна.
Не в силах справиться с волнением, Адриан жестом попросил ее замолчать:
— Не надо о прошлом, Леони! Я всегда буду тебе другом и тоже хочу поблагодарить тебя. Ты правильно сделала, согласившись увидеться со всеми нами, прийти к нам в гости…
Из сада на цыпочках, чтобы не побеспокоить доктора и сестру Бландин, вернулась Мириам. Ее лицо, обрамленное вьющимися черными волосами, выражало недетскую усталость. Леони поспешила к девочке:
— Ну что, ты ела землянику?
— Да, немножко!
Адриан и Леони распрощались на пороге дома. Майское солнце ярко освещало городскую площадь. В саду у соседей заливался дрозд. Упоительное спокойствие царило в этом уголке Корреза, в то время как далеко-далеко, на горизонте, уже собирались тучи, предвещая ужасную грозу…
* * *
Мари молилась в аббатской церкви Обазина. Только что дрожащими пальцами она коснулась статуи святого Стефана, как и многие тысячи паломников до нее, отчего за несколько веков на камне, из которого был выточен надгробный памятник в виде лежащей фигуры святого, остались едва заметные следы.
За пределами церкви буйствовал июнь. Нанетт предсказала жаркое лето. Внутри храм был украшен лилиями в многочисленных вазах, наполнявшими святое место сладким ароматом. Мари подумала, что эти цветы всегда будут напоминать ей о смерти первого мужа, в то время как дикие фиалки были символом их зарождающейся любви.