– Где?!
Княгиня испугалась, ведь все было готово для таинства, но взяла себя в руки:
– О ком ты, князь?
– Дети где?
– Спят, – спокойно кивнула в сторону их ложницы Ольга, благодаря Заступницу, что не успела разбудить мальчиков перед крещением.
Князь сел на лавку, устало опустил руки, потом вздохнул:
– Детей крестить не смей, вырастут, тогда сами и решат. А пока пусть дедова вера защищает, а не твоя заморская.
Не дождавшись от матери ответа, снова сверкнул на нее глазами:
– Слышишь?! Киевом распоряжайся, других крести, я тебе не мешаю, а княжичей не смей!
Ольге очень хотелось спросить, откуда узнал, но она молчала, понимая, что будет только хуже. Это так и осталось тайной.
И все-таки княгиня Ольга не была бы сама собой, если бы не попыталась подействовать на сына сначала через Преславу. Но Святослав и на жену только насмешливо фыркнул:
– Мать велела со мной говорить? Повторять не стану – окрестите княжичей, обеим несдобровать! Так княгине и передай!
Потом Ольга все же не раз говорила с сыном сама, но натыкалась на одно – сама верь, другим не навязывай! Так она и жила много лет, верила, исподволь учила тех, кто вокруг, но крестить ни внуков, ни сына не смогла. Хотя ходили слухи, что крещены все же княжичи. Кто знает? В жизни великой княгини было много загадок.
И все же еще одну попытку принести веру Христову на Русь Ольга сделала.
Святослав не терпит греков, может, потому ему не по душе их вера? Но Христова вера не только из Царьграда прийти может, ляхи, да и другие священниками Рима крещены. И впрямь греки норовят все подкупом да обманом решить, император же Оттон всех соседей на закате жесткой рукой держит, он воин, а не книжник, как Константин. Может, такой придется по сердцу князю? Варяги тоже многие крещены, и ничего, терпит их веру Святослав. Вода камень точит, если бы княгиня имела возможность каждый день видеть сына, говорить с ним, она давно лучше всякого духовника убедила бы Святослава. Но князь всегда в дружине, всегда далеко. Хотела было через Свенельда действовать, но побоялась, чтоб снова не взял власть черный варяг.
Ольга много думала над этим, пока не решилась отправить к Отгону своих людей. Посоветоваться не с кем, священнику и заикаться нельзя, не должен он ничего знать. Князю тем более. Нашла-таки она верных людей, перед дальней дорогой честно призналась, что вопреки желанию князя и втайне посылает их в Рим, что не сможет защитить и даже признать, что послала. Склонил седеющую голову Остомысл:
– Не тревожься, княгиня, не выдадим. Будто по своей воле идем, без твоего ведома. А ежели лихие дни наступят, на себя вину возьмем, ровно ты ни при чем.
Ольга ехала шагом, прошли те времена, когда княгиня с удовольствием пускала лошадь в галоп или рысью, постарела, силы уже не те, хотя и хорошо в седле держится, не всякие мужи так могут в ее-то возрасте. Одолевали невеселые думы. Где-то ее послы? Весточку тайно прислали, что добрались и Оттон рад был не только принять, но и просьбу выполнить, а все нет никого, ни Остомысла, ни от Рима кого.
Большой старый дуб у дороги уже на самом верху зазеленел. Княгиня мысленно усмехнулась, дуб был стариком, еще когда она впервые ехала в Киев, а потом в Вышгород. Однажды она спросила Асмуда, как давно живет этот старик. Воевода признался, что всегда видел дуб таким же, потом расспросил своих воев. Никто не помнил молодости гиганта, говорили, что стоял еще во времена Кия. Подъехав ближе, Ольга заметила, что светло – зеленые листочки не только на верхних ветках, но и на самых крупных и мощных нижних. Кора у дуба уже серая от старости, на ней нежная молодая поросль выглядела особенно беззащитной, точно древний дед сидел, окружив себя внуками. Ольга всегда с удовольствием смотрела на дерево, но сейчас почему-то помнилось, что дуб укоризненно покачал вслед своими могучими ветвями. Княгиня даже головой тряхнула – да нет, не может быть, его ветви так крепки, что ими не помашешь, и толкнула коня коленом, чтоб пошел быстрее.
Через несколько дней в Киеве появился новый гость. Но товару привез совсем мало, больше толстых свитков, сплошь испещренных незнакомыми значками. Холоп Тетеря покачал головой: «Чужая грамота, как и чужой язык, – точно за печатью недоступной». Грамота и впрямь была чужой, это прибыл наконец посланник от короля Оттона. Звали его тоже непривычно – Адальбертом. Хотя это киевлян не удивило, мало ли странных имен на свете? Адальберт явился к княгине, точно дорогой посол, объявил, что прислан королем по ее просьбе и назначен епископом Руси. Скажи он это Ольге один на один, помогла бы советом, но Адальберт считал себя большим подарком для Киева и удивился, не видя радушного приема. Где же россыпи богатых мехов у его ног? Где красавицы славянки с синими глазами и толстыми светлыми косами, которые будет так приятно расплетать по вечерам? Синие глаза только у княгини, но она что-то не торопится распахнуть перед новым епископом свои закрома.
Ольга смотрела на прибывшего посланника и размышляла, что теперь делать. Совсем не того она ждала от Оттона. Кого прислал? Так и зыркает по сторонам, точно определяет, богата ли Русь и сам Киев. На словах вроде и смирен, несет свет веры в души людей, а за ласковостью речей проглядывает большое желание поживиться. Пусть бы, Русь действительно богата, одарили бы за дальнюю дорогу, да обратно отправили, но Адальберт точно одолжение киевлянам своим появлением делает, точно они долго о таком просили. У Святослава недобро с прищуром блеснули глаза, мать поняла: гостю не поздоровится, и поторопилась отвлечь сына, принялась расспрашивать посланника о короле, о Вечном городе. Князь внимательно, слишком внимательно приглядывался к разговору матери и гостя, потом резко поднялся и, не прощаясь, вышел из трапезной. Ольга поняла: обмануть сына не удалось.
Адальберт еще долго рассказывал о преимуществах дружбы с Римом, о блеске королевского двора, о том, как хорошо будет на Руси, стоит ей принять веру из рук его, Адальберта. Но княгиня слушала в пол-уха, мысли были далеко. Сын все понял и как теперь поступит, можно только гадать. Во всем Святослав слушает мать и не перечит, кроме дел в своей дружине и веры, крепко стоит на своем – веру предков предавать нельзя, добра не будет.
Адальберт ушел из княжеских покоев раздосадованным, хотя и получил богатые дары. Не радовали связки мехов, каких не увидишь больше нигде, не радовала золотая гривна, приятно оттягивавшая шею. Он уже понял, что князь ничего не знал о посольстве к Отгону, что самого епископа в Киеве не ждали. И только богатый ужин, присланный княгиней, и обильное питье придали хоть какую-то приятность пребыванию в варварском городе. Но первая же девка, которую он попробовал прижать к двери своей ложницы, рассчитывая на взаимность, дала такой отпор, что он чуть не отлетел к другой стене. Адальберт несколько дней не находил себе места, князь уехал к своим воям, все вокруг говорили, что он вообще редко бывает дома. Это бы хорошо, его синие с металлическим блеском глаза совсем не радовали епископа, но и княгиня не торопилась приглашать к себе еще раз. Когда Адальберт попробовал пройти в терем по-свойски, как старый знакомый, путь ему преградили довольно внушительные стражи, объявившие, что и княгини нет в Киеве. Пришлось ходить по Киеву самому.