— Поверь мне: он прославится. По-настоящему. У него удивительные работы. Между прочим, — он посмотрел на Адель, и она поняла, что Джеку пришла идея, — я закажу ему портрет, пока еще могу себе это позволить.
Он подошел к Ребу, и она увидела, что в течение разговора оба на нее поглядывали. Аделью овладело дурное предчувствие, подтвердившееся, когда Джек сообщил, что Реб согласился написать ее.
Она не хотела позировать. Идея эта пугала Адель, выходила за рамки приличий.
— Но я хочу что-нибудь на память о тебе, — настаивал Джек, и, само собой, тщеславие Адели победило. Для получения желаемого Джек всегда мог прибегнуть к лести. Он редко делал сентиментальные жесты, поэтому Адель не отвергла этот, видя в нем знак того, что небезразлична Джеку.
Студия Реба была сущим позором. Она была просторной и холодной, и никогда еще Адель не встречала более скверного помещения: повсюду сырость, пыль и грязь. На тарелках плесневели остатки еды. Не было приличного туалета, просто ведро, которое, как заподозрила Адель, опорожнялось редко. Она быстро договорилась в кафе по соседству о пользовании их удобствами.
Реб указал на обитую зеленым бархатом кушетку. Адель скованно присела на край, не зная, кто на ней до этого сидел и чем занимался.
Художник уставился на Адель.
— Голая, — сказал он. — Вы нужны мне голая.
— Совершенно исключено, — отрезала Адель. Она не разденется для своего портрета.
Он швырнул кофейную чашку в другой конец студии. Чашка ударилась о стену. Кофе стекал на пол.
— Вы попусту тратите свое время, — заявил он обвиняющим тоном. — Я выделил на это две недели. Мне нужны эти проклятые деньги. Я не пишу одетых женщин. Смысла нет.
Адель не знала, что сказать. Она видела, что художник в ярости. Также она поняла, что ее обманули, что Джек не стал говорить ей об этой части сделки, поскольку знал, что она откажется.
— Или вы раздеваетесь, или оплачиваете мне потерянное время. Мне все равно что.
Запустив руку под джемпер, Реб стал лихорадочно чесаться. «У него наверняка блохи», — подумала Адель. Ей захотелось как можно скорее покинуть студию.
Затем за спиной у художника она увидела полотно, наверное, самую последнюю работу Реба. Картина изображала молодую девушку, вытиравшую полотенцем ступни ног. Картина была восхитительна. Кожа девушки светилась, ее красота блистала на холсте. Картина была живой и чувственной и в то же время приличной — все, что требуется от хорошей нагой натуры.
Адель ахнула и подошла рассмотреть картину поближе.
— Она великолепна, — сказала Адель Ребу, который сердито смотрел на нее.
— Так вы решились или нет? — потребовал он ответа.
Адель колебалась. Снова повернулась к картине. Теперь она видела, что разглядел в Ребе Джек. Художник был необыкновенно талантлив. Его работы далеко превосходили просто талант. Адель почувствовала, что если не станет ему позировать, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. На ее глазах вершилась история.
Она вернулась к кушетке со словами:
— Я разденусь.
Принялась расстегивать платье.
Реб пристально на нее посмотрел.
— Верное решение, — только и произнес он.
Погрузившись в работу, Реб сделался менее вспыльчивым. И Адель привыкла раздеваться и ложиться, распростершись на кушетке, словно ненасытная куртизанка. Единственное, что смущало ее, — это взгляды Реба, когда все они бывали у Симоны. Адели не хотелось думать о том, какие мысли крутятся у него в голове. В студии он рассматривал ее как объект, а не человеческое существо, и держался совсем бесстрастно, поэтому Адель никогда не боялась. Но у Симоны он следил за ней, как ястреб.
Только когда работа над картиной близилась к завершению, Адель узнала, чем она так его притягивала.
— Знаете, Джек вас любит, — вдруг сказал ей Реб. — Когда вы не видите, он не сводит с вас глаз. Я знаю, вы считаете, что ему все равно. Но мне кажется, вы его не знаете.
Адель уже открыла рот, чтобы сказать, что это его нисколько не касается, но Реб взмахом руки помешал ей.
— Вы для него очень важны. Никогда об этом не забывайте. Вы для него важнее, чем он для вас.
Адель закрыла рот в большом смущении. Она спрашивала себя, правда ли сказанное Ребом, не проник ли он в душу Джека глубже, чем когда-либо удавалось ей. Она знала, что Джек ее обожает, конечно, знала, но у нее никогда не было ощущения, что он ставит ее выше других своих подруг. Она по-прежнему ненавидела себя за продолжение их романа, за то, что позволяет ему пользоваться ее слабостью. Но она пристрастилась к нему и его миру и той себе, которой он ее сделал.
Она точно поняла, кто она и кем стала, когда наконец увидела законченную картину.
В тот день ей исполнилось тридцать три года. Уильям подарил ей открытку и незаполненный чек.
— Купи себе что-нибудь красивое, — сказал он.
Ей захотелось разорвать чек и бросить ему в лицо.
— Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной своим равнодушием, своим покровительством? — готова была крикнуть Адель.
Какое лукавство с ее стороны, думала она потом, переложить вину на Уильяма. Она имела то, чего страстно желали столь многие женщины ее поколения: независимость и свободу действий. Неужели это настолько повредило ее жизни, что она ведет себя так, как ведет?
Отвращение Адели к себе длилось ровно до того момента, когда Джек преподнес ей картину Реба. Она ждала Адель в его квартире, поставленная на мольберт. Полотно вставили в покрытую густой резьбой раму из светлого дерева и перевязали красной лентой из органзы. На бронзовой табличке, укрепленной внизу на раме, было выгравировано: «“Возлюбленная” — Ребен Зил».
Это была Адель, вне всякого сомнения, но Адель, которую сама она никогда не видела, глядя на себя в зеркало. Адель, которую никогда не видел и Уильям. Она всегда позировала для Реба, лежа на боку, одна рука закинута за голову, другая прикрывает тело якобы из скромности. Однако художник каким-то образом поймал ее состояние после близости с мужчиной, показал женщину, все еще пребывающую в истоме, которую приносит только близость с любовью всей жизни. Это было примитивно. И потрясающе. И выдавало с головой.
Рассматривая картину отчасти с гордостью, отчасти с ужасом, Адель догадалась, почему Реб пристально следил за ней у Симоны. Он не хотел писать женщину, которую она демонстрировала ему, лежа на кушетке. Он хотел увидеть другую сторону ее натуры: Адель, которая вела опасную жизнь, Адель, которая светилась изнутри, когда находилась рядом со своим любовником. И он уловил это и более того.
— Ее никто не должен видеть, — ахнула Адель. И никто не увидит. Если кому-то понадобится свидетельство ее неверности, это было бы явное доказательство.
Картина очень беспокоила Адель, словно некое предзнаменование. До тех пор пока она существовала, ее репутации и браку грозила опасность.