Глаза Ани выразили изумление.
— Но я чувствую такое благоговение! Я совершенно не хотела быть непочтительной.
— Да, я верю тебе… но нельзя говорить так бесцеремонно об этих вещах. И еще одно, на что ты должна обратить внимание, Аня. Когда я тебя за чем-нибудь посылаю, возвращайся сразу, а не мечтай и не фантазируй перед картинами. Помни об этом! Возьми эту открытку и пойдем в кухню. Теперь сядь в углу и выучи эту молитву наизусть.
Аня прислонила открытку к кувшину, в котором стояли цветущие яблоневые ветки. Она принесла их перед обедом, чтобы украсить стол, — Марилла косо посмотрела на это украшение, но ничего не сказала. Девочка оперла подбородок на руки и несколько минут молча и внимательно смотрела на напечатанную молитву.
— Мне это нравится, — объявила она наконец. — Очень красиво. Я слышала эту молитву прежде: однажды ее читал ректор воскресной школы в приюте. Но тогда мне не понравилось. У него был такой скрипучий голос, и молился он так мрачно. И я ясно чувствовала, что для него молитва была неприятной обязанностью… Это не поэзия, но на меня она производит такое же впечатление, как поэзия. "Да святится имя Твое". Это совсем как мелодия. Ах, я так рада, что вы велели мне это выучить, мисс… Марилла.
— Хорошо, учи и молчи, — сказала Марилла коротко.
Аня наклонила кувшин с цветами, чтобы нежно поцеловать розовый бутон, и затем несколько минут прилежно учила.
— Марилла, — спросила она снова, — как вы думаете, я найду задушевную подругу в Авонлее?
— Что? Какую подругу?
— Задушевную… близкую подругу, понимаете… по-настоящему родственную душу, которой я могла бы поверять самое сокровенное. Я всю жизнь мечтаю встретить ее. Я никогда не думала, что встречу, но столько моих самых чудесных мечтаний вдруг сбылось — все сразу, что, может быть, и это сбудется тоже. Как вы думаете, это возможно?
— Диана Барри живет в Садовом Склоне, она примерно твоего возраста. Она очень милая девочка, и, наверное, вы с ней сможете играть, когда она вернется домой. Она сейчас гостит у своей тети в Кармоди. Но тебе придется обратить внимание на свое поведение. Миссис Барри — очень требовательная женщина, и она не позволит Диане играть с девочкой, которая плохо воспитана.
Аня взглянула на Мариллу через ветки яблони полными любопытства глазами:
— А какая она, Диана? У нее не рыжие волосы, нет? О, надеюсь, что нет. Достаточно уже того, что у меня рыжие. Я не смогла бы перенести этого еще и у задушевной подруги.
— Диана очень красивая девочка. У нее черные глаза и волосы и розовые щечки. И она послушная и сообразительная, а это лучше, чем быть красивой.
Марилла так же любила мораль, как Герцогиня в Стране Чудес, [1] и была твердо убеждена, что ее следует добавлять к каждому замечанию, обращенному к ребенку, которого воспитывают.
Но Аня легко обошла мораль и ухватилась только за восхитительные возможности, которые эту мораль предваряли.
— Ах, я так рада, что она красивая! Это почти как самой быть красивой. Раз уж я сама некрасивая, то было бы приятно иметь красивую задушевную подругу. Когда я жила у миссис Томас, в гостиной стоял книжный шкаф со стеклянными дверцами. В нем не было никаких книжек. Миссис Томас держала в нем свой фарфор и банки с вареньем, когда, разумеется, оно у нее было. В одной дверце стекло было разбито. Мистер Томас разбил его однажды ночью, когда был немного пьяный. Но другая дверца была целая, и я обычно представляла, что мое отражение в ней — это другая девочка, которая живет в шкафу. Я называла ее Кейти Морис, и мы были очень близки. Я беседовала с ней часами, особенно в воскресенье, и все ей рассказывала. Кейти была моим утешением и радостью моей жизни. Мы воображали, что книжный шкаф заколдован и что если бы только я знала волшебное слово, то могла бы открыть дверь и войти в комнату, где живет Кейти, вместо полок с вареньем и фарфора. И тогда Кейти Морис взяла бы меня за руку и повела в чудесное место, где полно цветов, солнечного света и фей, и мы всегда жили бы там счастливо. Когда мне пришлось перейти жить к миссис Хаммонд, мне было так тяжело покинуть Кейти Морис. Она тоже чувствовала себя несчастной, я знаю, потому что она плакала, когда поцеловала меня на прощание через дверцу книжного шкафа. У миссис Хаммонд не было книжного шкафа. Но возле реки неподалеку от дома тянулась зеленая долина, и там жило прелестнейшее эхо. Оно повторяло каждое сказанное слово, даже если говорить не очень громко. Я вообразила, что это девочка по имени Виолетта и мы с ней дружили. Я любила ее почти так же, как я любила Кейти Морис… не совсем, но почти. Вечером накануне моего отъезда в приют я сказала Виолетте «прощай», и ее «прощай» вернулось ко мне со слезами в голосе. Я так привязалась к ней, что у меня недостало духу вообразить задушевную подругу в приюте… даже если бы там был простор для воображения.
— Я думаю, очень хорошо, что его там не было, — заметила Марилла сухо. — Я не одобряю подобных глупостей. Ты, кажется, сама веришь в свои выдумки. Тебе будет полезно иметь настоящую живую подругу, чтобы у тебя не было таких фантазий в голове. И не рассказывай миссис Барри об этих своих Кейти Морис и Виолетте, а то она подумает, что ты плетешь небылицы.
— О нет, не расскажу. Я могу говорить о них не с каждым — слишком священна для меня их память. Но мне захотелось рассказать о них вам… Ах, смотрите, большая пчела вылетела из цветка яблони! Подумать только, жить в таком прекрасном месте — в цветке яблони! Вообразите, спать в цветке, когда ветер тихонько его покачивает. Если бы я не была человеком, я хотела бы быть пчелой и жить в цветке.
— Вчера ты хотела быть чайкой, — фыркнула Марилла. — Мне кажется, ты очень непостоянна. Я велела тебе учить молитву и не разговаривать. Но ты, кажется, не в состоянии молчать, если поблизости есть кто-то, кто может слушать твою болтовню. Пойди к себе в комнату и выучи молитву.
— О, я знаю уже почти всю… кроме последней строки.
— Хорошо. Делай, что я велела. Пойди в свою комнату и доучи как следует. И оставайся там, пока я не позову тебя помочь мне приготовить чай.
— Можно мне взять цветы с собой, для компании? — попросила Аня.
— Нет, не замусоривай комнату цветами. И вообще, следовало оставить их на дереве.
— Я тоже это почувствовала, — сказала Аня. — Я чувствовала, что мне не следует сокращать их прелестную жизнь. Я не хотела бы, чтобы меня сорвали, если бы я была цветком. Но искушение было непреодолимым. Что вы делаете, когда сталкиваетесь с непреодолимым искушением?
— Аня, ты слышала, что я велела тебе идти в твою комнату?
Аня вздохнула, удалилась в свою комнату в мезонине и села на стул у окна.
— Ну вот, я уже знаю всю молитву. Я выучила последнее предложение, пока поднималась по лестнице… Теперь я воображу, что эта комната выглядит совсем иначе и такой она останется навсегда. Пол покрыт белым бархатным ковром в пунцовых розах, а на окнах пунцовые шелковые шторы. Стены увешаны гобеленами из золотой и серебряной парчи. Мебель из красного дерева. Я никогда не видела красного дерева, но это звучит роскошно. Здесь кушетка, вся заваленная великолепными шелковыми подушками — розовыми, голубыми, пурпурными, золотистыми, и я грациозно раскинулась на них. Я вижу свое отражение в замечательном большом зеркале, висящем на стене. Я высокая и царственно прекрасная и одета в ниспадающее платье из белых кружев. У меня жемчужный крест на груди и жемчуга в волосах. Мои волосы черны, как ночь, а кожа бела, как слоновая кость. Мое имя — леди Корделия Фитцджеральд… Нет-нет, я не могу настолько забыться, чтобы это все показалось мне правдой.