«Вот видишь! — торжествующе воскликнуло благоразумие. — Тебе это показалось! Значит, дело не в Славе и его ушастом взгляде, а в тебе и в твоей нездоровой фантазии. Напридумывала черт знает что. Вывод? Если ты в состоянии навоображать эти дурацкие обволакивающие волны здесь, в вагоне, где Славы нет и быть не может, то уж на лекции по «Истории КПСС», где он действительно есть, это тем более легче легкого. Нет никаких волн, и взгляда нет. Выбрось эти глупости из головы и дыши экономно, потому что если этот кретин еще немного поднажмет своим рюкзаком, то смотреть и вовсе будет не на кого, разве что в морге».
Однако волны упрямо продолжали поступать, а Анька, соответственно, продолжала сомневаться, пока, наконец, устав от войны благоразумия с интуицией, не позволила им пойти на крайне неосмотрительный мирный договор. Отчасти эту глупость можно объяснить давлением рюкзака и недостатком кислорода.
«Ты на сто процентов уверено, что Славы здесь нет? — коварно поинтересовалась интуиция».
«Двести! Триста! Тыща процентов! — хвастливо откликнулось благоразумие».
«Тогда сделаем так: если он все-таки окажется в вагоне, ты выйдешь за него замуж. Слабо?»
«Дура ты дура… Да кто тебя такую замуж возьмет?»
— Станция «Горьковская», — ответил за интуицию поездной репродуктор, и толпа, треща костями, качнулась к выходам.
— Ну уж нет, — сквозь стиснутые зубы пробормотала Анька. — За станцию «Горьковская» я сама не пойду.
Людской поток крутанул ее мастерским пируэтом и, наподдав напоследок всеми углами проклятого рюкзака, выбросил на платформу. Похоже, жива. Анька все еще недоверчиво ощупывала помятые, но вроде бы целые ребра, когда все та же интуиция заставила ее поднять голову. У противоположного пилона станции торчала в почтительном отдалении знакомая фигура ушастого Славы. Увидев, что Анька обратила на него свое царственное внимание, он немедленно стушевался, опустил взгляд и по стеночке, по стеночке двинулся к водовороту толпы, который уже закипал у входа на эскалатор.
Ну, уж нет. Сейчас она выяснит все раз и навсегда! В три прыжка Анька настигла робкого обожателя, схватила за плечи, развернула к себе.
— Так! Говори!
— Ч-ч-что говорить? — пролепетал Слава.
Было совершенно очевидно, что он заранее готов исполнить любое, даже самое замысловатое поручение.
— Молчи! — прикрикнула на него Анька.
Обожатель недоуменно приподнял брови, сигнализируя, что будет трудновато исполнить обе команды одновременно.
— Так! — решительно повторила Анька. — Говори: где ты сейчас был? На чем приехал?
— На метро, — с чистосердечным раскаянием произнес несчастный.
— Ясно, что не на метле, — язвительно заметила Анька. — Я спрашиваю, в каком вагоне? Ты ехал в одном вагоне со мной?
— В одном, — признался Слава. — Но я случайно. Я не хотел.
— Не хотел?
Он развел руками:
— Я уже был там, когда ты вошла. На «Техноложке». Ты сама.
— Ну, ты даешь! — возмутилась Анька. — Выходит, я во всем виновата?
— Этого я не говорил, — кротко ответил он. — Ты не можешь быть виновата. Но ты вошла на «Техноложке». А я ехал с «Электросилы». То есть уже находился в вагоне.
— Ты еще, оказывается, и зануда, — констатировала Анька. — Тоже мне, электросила… Где ты был? В какой части вагона?
— В самом конце. У торцевой двери. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что ты не мог видеть меня оттуда! Ведь не мог? Или все-таки видел? Ну, что ты молчишь, как пень?
— Не мог, — тихо отвечал ушастый Слава. — Не мог и не видел. Но я знал, что ты там. Я понимаю, о чем ты спрашиваешь.
Он поднял на нее свои карие глаза, и Аньку захлестнула горячая волна — та же самая, что и в вагоне и на лекциях. Поразительно, но он действительно точно знал, что именно означает ее странный вопрос.
— Я понимаю, — сказал он, — но ничего не могу поделать. Я не видел тебя, но… но видел.
— Не видел, но видел… — повторила Анька, едва не задохнувшись от красоты этой формулировки.
— Да. Если тебе это мешает, то я могу ездить на полчаса раньше, чтобы с гарантией…
Он говорил так тихо, что вой подлетевшего поезда заглушил окончание фразы. Толпа подхватила их — как были, сцепившихся, — и понесла к эскалатору. В последующие несколько недель они практически не расцеплялись. По неопытности Анька залетела почти сразу, так что неблагоразумный договор, заключенный в вагоне метро между интуицией и благоразумием, исполнился сам собой. Родился Павлик, свет очей, любимое чадо… и пошло-поехало, со станции на станцию. Ту-ту-у-у! Мчится поезд, мелькают по сторонам дороги леса-перелески, города-деревни, люди-лошади… Ту-ту-у-у-у!
И хотя со Славой давно уже… как бы это сказать?.. Да так и скажи: кончилось! Кончилось со Славой, нет больше искры, не высекается. Да и была ли она, та искра? Пока смотрел, как на станции «Горьковской», тем сумасшедшим вагонным взглядом, который «не видел, но видел», было что-то. А когда взгляд потух… да даже и не потух, а поскучнел, превратился в обычный, тогда и у Аньки интерес пропал. Примерно как с кулаками Вити Котова: кончились кулаки — кончилась любовь. Получается, выскочила она замуж именно за станцию «Горьковская» — в точности, как предсказал репродуктор в том злополучном вагоне.
— Кто тебя такую замуж возьмет?
— Станция «Горьковская»!
А сейчас-то уже что? Сейчас ту-ту-у-у! Павлик, кооперативная квартира, налаженная железная колея. В железных ночах Ленинграда по городу поезд идет. Поезд жизни дует по рельсам, не свернешь, не соскочишь. Да и куда соскакивать? Некуда. Разве что в темноту. Вот и стоит Анька на кухне, крутит ложечкой в кастрюльке геркулесовую кашу. Слушает, как дышит за спиной немилый муж Славик, кочегар семейного паровоза. Когда-то отводил, прятал глаза он, теперь вот ее очередь.
— Доброе утро, — говорит он.
— Доброе! — бодро откликается она, не оборачиваясь.
Ложечка равномерно прокручивает белесую массу с коричневыми вкраплениями, оставляет красивый спиральный след. Каша — важное дело, требует полной сосредоточенности. Остановишься на секунду — выйдет плохо, с комками. Слава осторожно обнимает ее сзади за плечи, отводит рукой волосы, тычется носом в шею. «Оставь! — хочется крикнуть Аньке. — Не твое!» Но поди скажи такое законному мужу. Особенно после того стыдного, что произошло этой ночью. Хотя, это ведь опять же с законным мужем, почему же тогда стыдно? Потому что обман, вранье, гадость.
До этой ночи у них вот уже почти полгода ничего не было. То есть вообще ничего. Поразительно, как это бывает: спят люди, муж и жена, в одной постели, под одним одеялом, а между ними — стена. Натуральная стена, невидимая, но мощная, от простыни до самого потолка, и наверно, под кроватью тоже: поверху не перелезть, понизу не проползти, тараном не пробить. И вроде бы вне спальни всё тип-топ: поужинали, уложили ребенка, посмотрели кино по телику, поговорили о том о сем — нормальная семья, ровные, беспроблемные отношения. Разложили диван-кровать «Наташа», легли, книжки в руки, читают.