Эмили положила ладони на маленькую колонну крыльца и опустила голову на руки. Лицо Дина, пока он смотрел на нее, снова изменилось. Когда он заговорил, его голос звучал очень нежно, но холодно и невыразительно. Вся яркость, краски и тепло исчезли из него.
— Эмили, я возвращаю тебе твою жизнь. Вспомни, она принадлежала мне, с тех пор как я спас тебя в тот день со скал Молверна. Теперь она снова твоя собственная. И мы должны наконец сказать «прощай», вопреки нашему давнему уговору. Попрощаемся без лишних слов… «должно прощанье кратким быть, коль то прощанье навсегда» [38] .
Эмили обернулась и схватила его за руку:
— Ох, нет, Дин, не будем прощаться навсегда. Разве не можем мы по-прежнему оставаться друзьями? Я не могу жить без твоей дружбы.
Дин взял ее холодное лицо в свои ладони — когда-то он мечтал, что оно зальется румянцем от его поцелуя — вгляделся в него, серьезно и нежно:
— Мы не можем снова быть друзьями, дорогая.
— О, ты забудешь… ты не всегда будешь любить…
— Думаю, мужчина должен умереть, чтобы забыть тебя. Нет, Звезда, мы не можем быть друзьями. Ты не хочешь моей любви, а это исключает любые другие отношения. Я ухожу. Когда я буду старым, по-настоящему старым, я вернусь, и, возможно, мы опять будем друзьями.
— Я никогда себя не прощу.
— И снова я спрошу — за что? Я не упрекаю тебя, я даже благодарю тебя за этот минувший год. Он был королевским подарком для меня. Ничто никогда не отнимет у меня воспоминания о нем. Несмотря на такой конец, я не отдал бы это прекрасное прошедшее лето за счастье целого поколения других мужчин. Моя Звезда… моя Звезда!
Эмили посмотрела на него, и поцелуй, которого она никогда не дала ему, был в ее глазах. Как одиноко будет в этом мире, когда Дин уйдет… в мире, который однажды уже стал очень старым и печальным. И сможет ли она когда-нибудь забыть это ужасное выражение боли в глазах Дина?
Если бы он ушел в эту минуту, она никогда не была бы совершенно свободна — ее вечно сковывало бы воспоминание об этих внушающих жалость глазах и мысль о том зле, которое она причинила ему. Возможно, Дин осознавал это, так как в его прощальной улыбке был намек на какое-то злорадное торжество. Он отвернулся, прошел по тропинке, остановился, положив руку на калитку… и круто повернул назад.
— Эмили, мне тоже надо кое в чем признаться тебе. Хочется облегчить свою совесть. Ложь отвратительна. Думаю, что я ложью добился твоего согласия выйти за меня. Возможно, именно поэтому не смог тебя удержать.
— Ложью?
— Помнишь ту твою книгу? Ты попросила меня сказать тебе правду о том, что я о ней думаю? Я не сказал тебе правды. Я солгал. Это было хорошее произведение, очень хорошее… О, некоторые недостатки, конечно, были: слишком эмоционально, слишком напряженно. Тебе все еще нужно сокращать текст, ограничивать себя. Но книга хороша. Она незаурядна — как по замыслу, так и по исполнению. В ней есть очарование, и твои герои действительно живут. Естественная, человечная, восхитительная книга. Вот, ты знаешь теперь, что я о ней думаю. Она хороша.
Эмили смотрела на него широко раскрытыми глазами; смертельная бледность на ее страдальческом лице вдруг сменилась горячим румянцем.
— Хороша? А я сожгла ее, — сказала она шепотом.
Дин вздрогнул.
— Ты… сожгла ее!
— Да. И никогда не смогу написать ее снова. Почему… почему ты солгал мне? Ты?
— Потому что я ненавидел эту книгу. Она интересовала тебя больше, чем я. В конце концов ты наверняка нашла бы издателя и книга имела бы успех. Тогда ты была бы потеряна для меня. Какими отвратительными кажутся некоторые побуждения человека, когда они выражены в словах… А ты сожгла ее? Думаю, нет смысла говорить, что я горько сожалею о том, что сделал. Нет смысла просить у тебя прощения.
Эмили взяла себя в руки. Что-то вдруг произошло… Она почувствовала себя по-настоящему свободной, свободной от угрызений совести, стыда, сожаления. Она снова принадлежала себе. Они с Дином были квиты.
«Я не должна держать зла на Дина, не хочу быть такой, как старый Хью Марри», — подумала она смущенно. А вслух сказала:
— Но я прощаю… прощаю, Дин.
— Спасибо. — Он взглянул на маленький серый домик за ее спиной. — Так что этот дом останется Разочарованным. Поистине, на нем лежит проклятие. Дома, как и люди, не могут, похоже, убежать от своей судьбы.
Эмили отвела взгляд от маленького домика, который любила. Любила, как прежде. Теперь он никогда не будет ее домом. Его по-прежнему будут навещать призраки событий, которые так и не произошли.
— Дин… вот ключ.
Дин покачал головой:
— Держи у себя, пока я не попрошу вернуть его. Зачем он мне? Дом, я полагаю, можно продать, хотя это кажется святотатством.
Оставалось еще одно… Эмили, отвернув лицо в сторону, протянула к Дину левую руку. Он должен снять кольцо с изумрудом, которое надел на эту руку. Она почувствовала, как кольцо соскользнуло с ее пальца, оставив в том месте, где его согревало тепло ее руки, маленький холодный ободок, словно призрачное колечко. Это кольцо часто казалось ей оковами, но она испытала болезненное сожаление, когда осознала, что оно исчезло — навсегда. Ведь вместе с ним ушло нечто, много лет делавшее ее жизнь красивой — чудесная дружба Дина и его общество. И чувствовать, как этого не хватает… всегда… Прежде она не знала, какой горькой может быть свобода.
Когда Дин, хромая, исчез из вида, Эмили пошла домой — больше делать возле Разочарованного Дома было нечего… пошла с победой, которая выглядела насмешкой: Дин наконец признал, что она умеет писать.
Если помолвка Эмили с Дином привела в смятение всех Марри и Пристов, разрыв этой помолвки вызвал еще большую бурю в стакане воды. Присты одновременно ликовали и негодовали, но непоследовательные Марри были в ярости. Тетя Элизабет относилась к помолвке с суровым неодобрением, но еще более сурово осудила ее разрыв. Что подумают люди? Немало было сказано и о «непостоянстве Старров».
— Неужели вы ожидали, — вопрошал с сарказмом дядя Уоллес, — что эта девушка может желать одного и того же два дня подряд?
Каждый из Марри высказался на эту тему в своем духе, но почему-то самый едкий яд влило в раненую душу Эмили изречение Эндрю. Где-то выискав подходящее словечко, он объявил Эмили «темпераментной». Почти никто из Марри не знал, что именно это означает, но все охотно согласились. Эмили была «темпераментна» — именно так. Этим все объяснялось. И это слово прицепилось к ней как репей. Если она писала стихи, если она не любила морковный пудинг, который любили все остальные Марри, если она зачесывала волосы на затылок, когда все остальные делали высокую прическу… если она любила одинокие прогулки по залитым лунным светом холмам, если она выглядела иногда утром так, словно совсем не спала, если она завела привычку изучать звезды в полевой бинокль, если, по слухам, кто-то видел, как она танцевала в одиночестве под луной среди стогов сена на лугу Молодого Месяца, если слезы наполняли ее глаза при мимолетном видении красоты, если она любила вечерние прогулки по старому саду больше, чем танцы в Шрузбури, все это только потому, что она была «темпераментна»! Эмили чувствовала себя совершенно одинокой во враждебном мире. Никто, включая тетю Лору, не понимал ее. Даже Илзи написала ей довольно странное письмо, в котором каждая отдельно взятая фраза противоречила другой и которое оставило у Эмили смутное неприятное чувство, что Илзи тоже считает ее «темпераментной», хотя и любит по-прежнему. Не догадалась ли Илзи, случайно, о том, что Перри Миллер, едва услышав о разрыве отношений между Дином Пристом и Эмили Старр, срочно приехал в Молодой Месяц и снова попросил у Эмили обещания выйти за него замуж? Эмили быстро разделалась с ним. Тон ее отказа заставил Перри с отвращением поклясться, что он навсегда покончил с этой гордой кривлякой. Впрочем, он много раз клялся в этом и прежде.