«Вот уж никак не предполагала, что буду рада распрощаться с Джильбертом, — подумала Энн с огорчением и некоторым раздражением. — Если он и дальше будет так продолжать, от нашей дружбы ничего не останется. Нет, я этого не допущу. И почему мальчики не хотят разумно смотреть на вещи?»
Однако где-то в глубине души Энн жило чувство, что и ее поведение не совсем «разумно». Почему она до сих пор ощущает на руке тепло от прикосновения Джильберта? И разве разумно, что это ощущение ей явно приятно — не то что пожатие Чарли Слоуна на танцах в Белых Песках три дня назад. Вспомнив этот эпизод, Энн даже поежилась. Но все затруднения, которые ей причиняли влюбленные поклонники, напрочь вылетели из ее головы, когда, войдя в гостиную Грингейбла, она увидела на диване горько рыдавшего восьмилетнего мальчика.
— Что случилось, Дэви? — спросила Энн, обняв его. — Где Марилла и Дора?
— Марилла укладывает Дору спать, — сквозь слезы проговорил Дэви, — а я плачу потому, что Дора упала в погреб — прямо полетела вверх тормашками — и расквасила нос, и…
— Ну ладно, милый, не плачь. Я понимаю, что тебе ее жалко, но слезами ты ей не поможешь. Успокойся, малыш…
— Я вовсе не потому плачу, что Дора свалилась в погреб, — перебил ее Дэви. — Я плачу потому, что этого не видел. Мне вечно не везет — как где случается что-нибудь интересное, так меня там нет.
Энн так и поперхнулась и, с трудом сдерживая смех, укоризненно сказала:
— Дэви, ну неужели это так интересно — увидеть, как твоя сестра падает с лестницы и сильно ушибается?
— Она не сильно ушиблась, — с вызовом бросил Дэви. — Конечно, если бы она расшиблась насмерть, мне было бы ее очень жалко. Но нас, Кизов, не так-то просто убить насмерть. В этом мы похожи на Блуветтов. В среду Герберт Блуветт свалился с сеновала в стойло прямо под копыта ужасно норовистой лошади. И все равно остался жив — только сломал три кости. Миссис Линд говорит, что некоторые люди такие живучие, что их хоть бревном по голове стукни — ничего им не сделается. Энн, это правда, что миссис Линд будет здесь жить?
— Да, Дэви, и я надеюсь, что ты не будешь ей грубить и озорничать.
— Ладно, не буду, только чего это тебе вздумалось бросать нас? Жила бы лучше здесь.
— Мне не так уж хочется ехать, Дэви, но нужно.
— Если тебе не хочется, то и не уезжай. Ты же взрослая. Когда я стану взрослым, то никогда не буду делать того, чего мне не хочется.
— Нет, Дэви, тебе всю жизнь придется делать то, что не хочется.
— Вот еще! Не буду, и все! Сейчас мне приходится делать то, что не хочется, потому что если я не буду вас слушаться, вы с Мариллой отправите меня в постель. А когда я вырасту, мной вообще никто не сможет командовать. Вот настанет житуха! Скажи, Энн, это правда, что говорит мама Милти — будто ты едешь в университет, чтобы поймать себе мужа?
На секунду Энн ожгло негодование. Потом, напомнив себе, что вульгарные слова матери Милти не должны ее трогать, она засмеялась:
— Нет, Дэви, я еду туда учиться, узнавать новое и расти.
— Куда тебе расти?
— Не телом, а умом.
— Ну а если бы ты действительно захотела поймать мужа, как это делается? — упорствовал Дэви, которого этот вопрос живо интересовал.
— А об этом ты лучше спроси миссис Боултер, — неосторожно ответила Энн. — Она в этом наверняка разбирается гораздо лучше меня.
— Ладно, — с серьезным видом кивнул Дэви. — В следующий раз спрошу.
— Дэви! — вскричала Энн, осознав свою ошибку. — Не вздумай и в самом деле это сделать!
— Но ты же сама мне сказала!
— Пора тебе идти спать, — объявила Энн, чтобы как-то выйти из затруднительного положения.
Следующая неделя, заполненная бесчисленными «делами-последышками», как их называла Энн, пролетела незаметно. Среди этих «последышков» были прощальные визиты, которые наносила Энн или которые наносили ей. С одними посетителями или посещаемыми она была мила и разговаривала с удовольствием; с другими — холодна и надменна. Это зависело от того, разделяли ли они надежды Энн или считали, что она «много о себе понимает» и что их долг — «щелкнуть ее по носу, чтоб не задирала».
Общество по украшению Эвонли устроило в честь отъезда Энн и Джильберта вечеринку у Джози Пайн. Этот дом выбрали потому, что он был удобный и большой, а также потому, что девицы Пайн отказались бы принимать участие в прощальной вечеринке, если бы предложение устроить ее у них в доме было отвергнуто. Вечеринка получилась очень веселой и приятной. Джози и Герти вели себя как радушные хозяйки и, вопреки обыкновению, ничем не омрачили настроение собравшихся.
— Как тебе идет новое платье, Энн! Пожалуй, тебя в нем можно назвать почти хорошенькой.
— Я рада, что ты так думаешь, — ответила Энн с серьезным лицом, но с улыбкой в глазах. У нее постепенно развивалось чувство юмора, и слова, которые обидели бы ее в четырнадцать лет, теперь только забавляли. Джози подозревала, что эта улыбка в глазах таила насмешку на ее счет, но ограничилась тем, что шепнула сестре:
— Вот увидишь — теперь Энн будет еще больше задирать нос.
На вечеринке присутствовали все «отцы»-основатели общества, полные задора и веселья юности: краснощекая Диана Барри, за которой тенью ходил Фред; Джейн Эндрюс, некрасивая, опрятная и серьезная; Руби Джиллис, сияющая красотой в кремовой шелковой блузке, с красной кисточкой герани в золотистых волосах; Джильберт Блайт и Чарли Слоун, которые оба изо всех сил старались держаться поближе к неуловимой Энн; Керри Слоун с бледным и печальным лицом: ее отец запретил Оливеру Кимбаллу и близко подходить к их дому; Зануда Сперджен Макферсон, круглое лицо и оттопыренные уши которого оставались все такими же круглыми и оттопыренными, и Билли Эндрюс, который весь вечер просидел в углу, не сводя глаз с Энн и широко улыбаясь, когда к нему кто-нибудь обращался.
Энн была растрогана подарком, который ей преподнесли члены общества — томиком пьес Шекспира, — и вообще получила от вечеринки большое удовольствие, но под конец Джильберт испортил ей настроение. Он опять сделал ту же ошибку — за ужином на освещенной луной веранде сказал ей какие-то сентиментальные слова. В отместку Энн стала ласково разговаривать с Чарли Слоуном и позволила ему проводить себя домой. Однако она вскоре осознала, что месть наносит больше всего вреда тому, кто хочет отомстить. Джильберт отправился провожать Руби Джиллис, и Энн издалека слышала их веселый смех и болтовню. А сама она умирала от скуки, слушая Чарли Слоуна, который говорил не умолкая, но ни разу не сказал ничего путного. Энн время от времени рассеянно отвечала «да» или «нет» и думала, как роскошно выглядит Руби, а Чарли при лунном свете еще более лупоглаз, и что мир не так прекрасен, как ей казалось в начале вечера.
— Я просто устала, вот и все, — сказала себе Энн, когда наконец рассталась с Чарли и оказалась у себя в комнате. И сама искренне поверила своим словам. Но на следующий вечер, увидев, как Джильберт своим быстрым упругим шагом переходит через мостик и идет к Грингейблу, у нее в сердце словно бы забил тайный ключ радости.