Молодежи на свадьбе было очень много: кроме шаферов и подружек невесты, уже приехали все сестры с мужьями, и настроение за столом было замечательное, несмотря на озарения тети Проныры, а может, и вопреки им. Ее никто не принимал всерьез; молодежь, очевидно, привыкла считать ее анекдотической личностью. Когда, знакомясь с женихом, она сказала: «Вот вы какой, а я вас представляла совсем другим. Я всегда думала, что Салли выйдет замуж за высокого и красивого мужчину», — на крыльце раздался взрыв хохота. Гордон Хилл действительно оказался невысокого роста, и лицо его можно было в лучшем случае назвать приятным, но никак не красивым. Он понимал, что все его друзья будут с большим удовольствием напоминать ему это высказывание тети Проныры. А Дороти Фрейзер она сказала: «Что, опять новое платье? Еще несколько лет, и твой отец пойдет по миру». Дороти, конечно, в глубине души пожелала ей провалиться в преисподнюю, но некоторые ее подружки захихикали. Замечание тети Проныры: «Надеюсь, хоть все ложки будут целы. После свадьбы Герти Пол недосчитались пяти ложек, и они так до сих пор и не нашлись» привело в некоторое беспокойство миссис Нельсон, которая одолжила у золовок три дюжины ложек, а так же самих золовок. Но доктор Нельсон весело хохотнул:
— А мы заставим всех гостей перед отъездом вывернуть карманы, тетя Грейс.
— Ты все смеешься, Сэмюель, а это вовсе не шутка. Кто-то же взял ложки. С тех пор, куда бы меня ни позвали, я все поглядываю: не всплывут ли они где? Я их сразу узнаю, хотя с тех пор прошло двадцать восемь лет. Бедняжке Норе тогда и годика не было. Помнишь, как ты принесла ее на свадьбу в беленьком платьице с вышивкой, Джейн? Да, Нора, времечко бежит, хотя при вечернем свете тебе двадцать восемь не дашь.
Все опять расхохотались, кроме Норы, у которой, казалось, из глаз того и гляди ударит молния. Хотя на ней было платье из бледно-желтого шелка и в темных волосах заколка с жемчугом, она показалась Энн похожей на темную ночную бабочку. У Норы были роскошные черные волосы, густые черные брови и розовые матовые щеки. Нос ее, правда, начинал загибаться по-ястребиному, и вообще ее никогда не считали хорошенькой, но, несмотря на вечно хмурый вид девушки, Энн что-то привлекало в ней. Ей казалось, что с ней дружить было бы интереснее, чем с веселой белокурой болтушкой Салли.
После обеда молодежь танцевала, и из широких, низко расположенных окон старого дома вырывался поток музыки и смеха. В десять часов вечера Нора исчезла. Энн, которая тоже несколько устала от шума и веселья, вышла через заднюю дверь и спустилась по каменным ступенькам мимо остроконечных молодых елок прямо на песчаный морской берег. Какой здесь был божественно свежий воздух! Как заманчиво поблескивала луна на водной ряби! А этот корабль-призрак, который бесшумно заходил в гавань! В такую ночь, подумала Энн, нисколько не удивишься, увидев на берегу хоровод Русалок.
Но вместо русалок она увидела Нору, которая сидела на песке в густо-черной тени большого камня и сама казалась чернее грозовой тучи.
— Можно, я посижу с тобой? — спросила Энн. — Что-то я устала танцевать, и хочется тихо посидеть и полюбоваться на эту прекрасную ночь. Как я тебе завидую — вместо каких-то задворков вокруг твоего дома простирается море.
— А ты не завидуешь, что моя младшая сестра выходит замуж, а у меня даже и намека на жениха нет? — мрачно парировала Нора.
— Мне кажется, ты сама распугала женихов, — сказала Энн, усаживаясь рядом с ней.
И тут Нору вдруг прорвало:
— Ты это говоришь просто из вежливости. Не надо лицемерить. Ты сама понимаешь, что я не из тех девушек, в которых мужчины влюбляются на каждом шагу… Я та самая некрасивая мисс Нельсон. И никого я не отпугивала. Но у меня больше не было сил оставаться с ними со всеми в доме. Хотелось уйти куда-нибудь, где не надо притворяться веселой. Я устала улыбаться и делать вид, что меня не задевают их уколы. Больше я притворяться не намерена. Очень даже задевают! Мне просто невыносимо больно. Я осталась последней из шести сестер. Пятеро уже замужем, или, по крайней мере, пятая выйдет замуж завтра. А тете Проныре надо обязательно объявить во всеуслышание, что мне двадцать восемь лет. Перед обедом она сказала маме, что я очень постарела за прошедший год. Еще бы не постареть! Через двенадцать лет мне исполнится сорок! Как я буду жить в сорок лет, Энн, если у меня не будет своей семьи, своих корней?
— Стоит ли обращать внимание на эту глупую старуху?
— А ты бы не стала? Но у тебя нос не загибается крючком, как у меня. Через десять лет у меня будет такой же нос, как у папы. А ты не расстраивалась бы, если бы десять лет ждала от человека предложения, а он так его и не сделал?
— Да, это меня очень расстроило бы.
— Так вот, со мной именно это и случилось. Ты наверняка слышала, что за мной ухаживал Джим Уилкокс. Это такая старая история, что она у всех на зубах навязла. Он околачивался тут много лет, но ни разу даже не заикнулся о женитьбе.
— А ты его любишь?
— Конечно, люблю. Хотя всегда притворялась, что нет. Но я уже сказала тебе, что с сего дня притворяться не буду. Я его не видела с января. Мы поссорились… Но мы и до этого сто раз ссорились, и он всегда возвращался… А на этот раз не вернулся… и уж больше не вернется. Ему надоело. Видишь, там, с другой стороны бухты, белеет его дом? Он, наверное, дома… а я здесь… и между нами море. И так будет всегда… Как это ужасно! И я ничего не могу поделать.
— А если бы ты его позвала — он пришел бы?
— «Позвала»… Неужели ты думаешь, я способна так унизиться? Да я скорее умру! Если бы он захотел прийти, ему ничто не мешает. А если он не хочет, тогда он мне не нужен. Нет, это неправда… он мне очень нужен! Я люблю Джима… и хочу выйти замуж. Хочу, чтобы у меня был свой дом, и чтобы меня называли миссис, а тетя Проныра наконец заткнула свой рот. Вот бы мне на несколько минут стать Варнавой или Саулом и прошипеть ей все, что я о ней думаю. Если она еще раз назовет меня бедной Норой, я брошу в нее совок для угля. Но в конце концов она говорит вслух только то, что все думают про себя. Мама давно уже отчаялась выдать меня замуж и не пристает ко мне, но все остальные без конца втыкают в меня шпильки. Как я ненавижу Салли… Я понимаю, что это ужасно, но все равно я ее ненавижу. У нее будет хороший муж и хороший дом. Разве это справедливо, что у нее будет все, а у меня ничего? Чем она лучше меня — не добрее, не умнее, да и не очень-то красивее — просто ей больше повезло. Ты наверное, слушаешь меня с отвращением, но мне теперь все равно.
— Я думаю, ты очень устала от всех этих хлопот и дошла до предела.
— Ты меня понимаешь. Мне всегда почему-то казалось, что ты меня поймешь. Я очень хотела подружиться с тобой, Энн. Мне нравится, как ты смеешься, и хочется самой так смеяться, а не ходить хмурой. Я ведь на самом деле не такая уж и хмурая — просто у меня такие брови. Это они, по-моему, отпугивают мужчин. И у меня за всю жизнь не было ни одной настоящей подруги. Но зато у меня был Джим. Мы дружили… с детства. Когда я хотела его позвать, то ставила лампу в окне мансарды, и он тут же приплывал на лодке. Мы повсюду ходили вместе. Никто больше за мной и не пытался ухаживать… Да, может, никто и не хотел. А теперь все кончено. Я ему, наверное, просто надоела, и он придрался к случаю… Как же я буду ненавидеть тебя завтра за то, что все это тебе рассказала!