Гостиную открыли еще до завтрака, так как Дэви с Дорой все равно не стали бы ничего есть, не узнав, что им подарили на Рождество. Кэтрин, которая вообще не ожидала никаких подарков — разве что Энн из чувства долга положит что-нибудь под елку и для нее, — была потрясена. Она получила подарок от каждого: вязанную крючком шаль с ярким рисунком от миссис Линд, мешочек с фиалковым корнем от Доры, нож для разрезания книг от Дэви, полную корзину маленьких баночек с разными вареньями и желе от Мариллы и даже пресс-папье в виде маленькой бронзовой кошечки от Джильберта.
А Энн посадила под елку на мягкое одеяльце очаровательного щенка с коричневыми глазами, ушками торчком и непрерывно виляющим хвостиком. На шее у него висела ленточка с рождественской открыткой, на которой было написано: «От Энн, которая все же осмелилась пожелать тебе веселого Рождества».
Кэтрин прижала к груди маленькое теплое извивающееся тельце и с трудом проговорила:
— Какая прелесть, Энн. Но миссис Деннис не разрешит мне его держать. Я ее спрашивала, можно ли мне завести собаку, и она отказала.
— Я обо всем договорилась с миссис Деннис. Увидишь, она и слова не скажет. Да ведь ты от нее все равно скоро съедешь. Теперь, когда ты выплатила все свои долги, нужно найти приличную квартиру. Посмотри, какую очаровательную коробочку с писчей бумагой прислала мне Диана. Правда, интересно смотреть на пустые страницы и думать: а что на них будет написано?
Миссис Линд радовалась, что на этот раз у них белое Рождество. Это хорошая примета — значит, в следующем году будет мало похорон. Но Кэтрин казалось, что это Рождество расцвечено оранжевыми, малиновыми и лиловыми красками.
Следующая неделя прошла так же весело. Как часто в прошлом Кэтрин с горечью думала, что она даже не знает, каково это — чувствовать себя счастливой. Теперь, узнав это, она расцвела всем на удивление и оказалась чудесной подругой для Энн.
«А я еще боялась, что она испортит мне рождественские каникулы!» — удивлялась Энн.
А Кэтрин думала: «Боже мой, ведь я чуть не отказалась от ее приглашения!»
Они подолгу гуляли — по Тропе Мечтаний и дальше по роще, окутанной дружественной тишиной… по холмам, где ветер закручивал легкий снег в хоровод белых призраков… по садам, полным лиловых теней… по лесам, пронизанным алым светом заката. В лесу не было птичьего пения и журчания ручьев, не слышалось даже стрекотания белок. Но ветер наигрывал на стволах деревьев негромкую мелодичную музыку.
Они разговаривали обо всем на свете, мечтательно глядели на звезды и возвращались домой с таким аппетитом, что съедали все, наготовленное Мариллой и миссис Линд, а потом еще опустошали кладовку. Как-то разыгралась метель, и Энн с Кэтрин не пошли гулять. Восточный ветер завывал за окном, а с залива доносился грохот волн. Но в Грингейбле было уютно и в метель. Они сидели напротив печки, жевали яблоки и конфеты и смотрели на игру огненных бликов на потолке. А как приятно ужинать под вой бури!
Как-то вечером Джильберт отвез их повидаться с Дианой и посмотреть на ее месячную дочку.
На обратном пути Кэтрин призналась:
— Я никогда не держала на руках младенца. Во-первых, мне не хотелось, и, во-вторых, я боялась, что не удержу. Ты не представляешь себе, Энн, что я ощутила — такая большая и неуклюжая, — держа в руках этого прелестного маленького человечка. Я уверена, миссис Райт до смерти боялась, что я ее уроню. Я видела, как героически она скрывает свой страх. Но она породила во мне прежде неизведанные чувства — девочка, а не миссис Райт, — чувства, которые я даже не могу описать.
— Маленькие дети — необычайно интересные существа, — мечтательно произнесла Энн. — Помню, в Редмонде кого-то из студентов назвали сгустком потенциальных возможностей. Подумай только, Кэтрин: Гомер ведь тоже когда-то был ребенком — с огромными светлыми глазами и ямочками на щеках… не мог же он родиться слепым!
— Как жаль, что его мать не знала, кто из него получится, — отозвалась Кэтрин.
— Зато я рада, что мать Иуды не знала, кем станет ее сын, — тихо сказала Энн. — Надеюсь, она так и не узнала.
В один из вечеров в клубе Эвонли старшие школьники давали концерт, после которого все были приглашены на ужин с танцами к Абнеру Слоуну. Энн уговорила Кэтрин пойти и на концерт, и на ужин.
— Может быть, ты тоже примешь участие в концерте, Кэтрин? — предложила Энн. — Я слышала, ты прекрасно декламируешь.
— Да, я выступала раньше, и мне это даже нравилось. Но позапрошлым летом после выступления на концерте, устроенном курортниками, я услышала, как они смеются надо мной.
— Ты точно знаешь, что они смеялись над тобой?
— Над кем еще они могли смеяться? Больше там ничего смешного не было.
Энн улыбнулась про себя и продолжила уговоры:
— А на «бис» ты им прочитаешь «Джиневру». Она включена в хрестоматии, и я иногда читала ее в классе.
Наконец Кэтрин согласилась выступить на концерте, но сильно сомневалась, стоит ли ей идти на танцы.
— Ну ладно, пойду. Но меня никто ни разу не пригласит, и мне станет стыдно. Я впаду в свой саркастический тон и начну всех ненавидеть. Я всегда подпирала стенки — когда еще ходила на танцы. Никому не приходило в голову, что я могу танцевать, а ведь я совсем неплохо танцую, Энн. Научилась, когда жила у дяди Генри. У них была забитая служаночка, которая тоже хотела научиться танцевать, и мы с ней отплясывали по вечерам на кухне под музыку, доносившуюся из гостиной. Я с удовольствием потанцевала бы, если бы нашелся подходящий партнер.
— Здесь ты не будешь подпирать стенки, Кэтрин. Ты будешь среди своих. Ты не представляешь, какая это разница: свой ты — и выглядываешь на улицу посмотреть на луну, или чужой — и заглядываешь в дверь посмотреть на танцы. У тебя такие красивые волосы, Кэтрин. Можно, я причешу их по-другому?
Кэтрин пожала плечами:
— Причесывай. Я ничего с волосами не делаю — мне некогда с ними возиться. И мне нечего надеть на танцы. Только вот зеленое платье. Сойдет?
— Сойдет… но я вообще не советую тебе носить зеленое, дорогая. По крайней мере, ты наденешь на него красный шифоновый воротник, который я для тебя сшила. Да-да, наденешь как миленькая. Красный — это твой цвет, Кэтрин.
— Но я ненавижу красный цвет. Когда я жила у дяди Генри, тетя Гертруда заставляла меня надевать ярко-алый фартук в школу. Как только я входила в класс в таком фартуке, дети кричали: «Пожар!» И вообще наряды меня не интересуют.
— Господи, пошли мне терпения! Одежда — это очень важно для женщины, — сурово произнесла Энн, принимаясь за волосы Кэтрин. Закончив прическу и убедившись, что ее удовлетворяет результат, она обняла Кэтрин за плечи и повернула ее к зеркалу. — Тебе не кажется, что мы с тобой довольно симпатичные девушки? — со смехом спросила она. — И что людям будет приятно на нас смотреть? На свете полно некрасивых женщин, которые выглядели бы совсем неплохо, если бы взяли на себя труд позаботиться о своей внешности. В позапрошлое воскресенье в церкви — помнишь, когда у бедного мистера Милвена был такой насморк, что из проповеди невозможно было понять ни слова, — так вот, я развлекалась тем, что придумывала, как сделать красивыми сидевших вокруг меня женщин. Миссис Брент я приделала новый нос, Мэри Эддиссон завила волосы, а Джейн Мардсен заставила покраситься в лимонный цвет. Кроме того, я одела Эмму Дилл в голубое платье вместо коричневого, а Шарлотту Блэр в полосатое вместо клетчатого. Ты не представляешь, как они все похорошели. И, собственно говоря, за исключением носа миссис Брент, все остальное было вполне по силам им самим. Кэтрин, у тебя глаза цвета чая… золотистого чая. Ну покажи сегодня, что ты умеешь смеяться и блистать.