И снова появилось что-то пугающее не то в голосе, не то в глазах кузена Джимми, отчего у Эмили побежали мурашки по спине. Но ей нравилось, что он говорил с ней так, словно она была взрослой; ей нравились эти прекрасные места; и, несмотря на тоску по отцу и по домику в низине — тоску, которая постоянно преследовала ее и причиняла ей по ночам такую боль, что ее подушка была мокрой от тайных слез, она начинала опять немного радоваться прекрасному закату, и птичьим песням, и ранним хрустально-белым звездам, и лунным ночам, и поющим ветрам. Она знала, что жизнь здесь будет чудесной… чудесной и интересной… с этой увитой плющом летней кухней, со старой молочней, уставленной большими чанами, с прелестной дорожкой, ведущей к озеру, с солнечными часами, с Потерянным Бриллиантом, с Разочарованным Домом, и с людьми, которые не верят ни в какого Бога, даже в Бога Эллен Грин. Эмили надеялась, что скоро увидит доктора Бернли. Ей было очень любопытно узнать, как выглядят язычники. И она уже твердо решила найти Потерянный Бриллиант.
На следующее утро тетя Элизабет отвезла Эмили в школу. На взгляд тети Лоры, поскольку каникулы должны были начаться уже через месяц, Эмили не стоило приступать к учебе раньше осени. Но тетя Элизабет еще не привыкла к маленькой племяннице, бегающей по Молодому Месяцу и неутомимо вмешивающейся во все, что происходит вокруг, а потому она была решительно настроена как можно скорее отправить Эмили в школу, чтобы девочка не путалась под ногами. Сама Эмили, неизменно жаждущая новых впечатлений, ничуть не возражала, но все же всю дорогу до школы кипела негодованием: тетя Элизабет достала откуда-то с чердака ужасный полотняный передник и столь же ужасную полотняную шляпу и заставила Эмили надеть их. Передник был длинным и мешковатым, с высоким воротником… и рукавами! Эти рукава были верхом оскорбления. Эмили никогда не видела, чтобы хоть одна девочка носила передник с рукавами. Она протестовала почти со слезами против необходимости надеть его, но тетя Элизабет не желала терпеть никаких глупостей. Тогда Эмили впервые увидела тот самый «взгляд Марри», о котором говорил ей кузен Джимми, и, увидев его, скрыла свои мятежные чувства и позволила тете Элизабет облачить ее в передник.
— Это один из передников твоей мамы, Эмили; она носила его, когда была маленькой, — довольно сентиментально сказала тетя Лора в виде утешения.
— Тогда, — сказала Эмили, неутешенная и несентиментальная, — я не удивляюсь, что она убежала с папой, когда выросла.
Тетя Элизабет кончила застегивать передник на спине Эмили и не слишком мягко оттолкнула ее от себя.
— Надень шляпу, — приказала она.
— О, пожалуйста, тетя Элизабет, не заставляйте меня надевать эту отвратительную шляпу!
Тетя Элизабет, не тратя лишних слов, взяла шляпу, надела на голову Эмили и завязала ленты под ее подбородком. Эмили пришлось уступить. Но из глубин широкополой шляпы донесся голос — вызывающий, хоть и немного дрожащий:
— Все равно, тетя Элизабет, Богом вы командовать не можете!
Тетя Элизабет была слишком сердита всю дорогу до школы, чтобы проронить хоть слово. Она представила Эмили учительнице, мисс Браунелл, и сразу уехала. Школьники уже сидели за партами, так что Эмили повесила свою шляпу на гвоздь в передней и села за парту, которую указала ей мисс Браунелл. Она уже пришла к выводу, что мисс Браунелл ей не нравится и никогда не понравится.
Мисс Браунелл пользовалась в Блэр-Уотер репутацией прекрасной учительницы — главным образом благодаря своей строгости и умению поддерживать в классе безупречный «порядок». Это была худая особа среднего возраста с бесцветным лицом, выступающими вперед зубами, которые были особенно заметны, когда она смеялась, и холодными, внимательными глазами — даже еще более холодными, чем у тети Рут. Эмили чувствовала, что эти цвета серого агата, беспощадные глаза пронзают ее насквозь, до самой глубины ее чувствительной души. Эмили могла при случае проявить немалую храбрость, но в присутствии натуры, которая, как она инстинктивно чувствовала, враждебна ее натуре, сразу ушла в себя, испытывая скорее отвращение, чем страх.
Все утро она оставалась мишенью любопытных взглядов. Школа в Блэр-Уотер была большой, и на занятиях присутствовало по меньшей мере двадцать девочек ее возраста. Эмили также с любопытством бросала на них ответные взгляды и нашла очень невежливым то, как они перешептывались, глядя на нее и прикрыв рот рукой или книжкой. Она вдруг почувствовала себя несчастной и одинокой… ей захотелось вернуться к папе, к прежнему дому, ко всему, что было ей дорого и что она любила.
— А новенькая из Молодого Месяца плачет, — прошептала черноглазая девочка, сидевшая через проход от нее. За этим последовало жестокое хихиканье.
— В чем дело, Эмили? — резко спросила мисс Браунелл тоном, в котором звучало осуждение.
Эмили молчала. Она не могла сказать мисс Браунелл, что с ней — тем более когда мисс Браунелл говорила таким тоном.
— Когда я задаю вопрос одному из моих учеников, Эмили, я рассчитываю получить ответ. Почему ты плачешь?
С другой стороны прохода снова послышалось хихиканье. Эмили подняла страдальческий взгляд и, чувствуя безвыходность положения, прибегла к одной из фраз папы.
— Это мое личное дело, — сказала она.
На щеках мисс Браунелл выступили красные пятна, а глаза запылали холодным огнем.
— Проведешь следующую перемену в классе — в наказание за дерзость, — сказала она… но на весь остальной день оставила Эмили в покое.
Эмили была совсем не против остаться в классе, так как, при своей обостренной чувствительности, быстро осознала, что — по какой-то непостижимой для нее причине — в школе к ней относятся враждебно. В устремленных на нее взглядах было не только любопытство, но и неприязнь. Ей не хотелось выходить на площадку для игр вместе с этими девочками. Ей не хотелось ходить в эту школу. Но она больше не плакала. Она сидела прямо и не отрывала глаз от своего учебника. Внезапно с другой стороны прохода донеслось негромкое злобное шипение:
— Гордячка… гордячка!
Эмили обернулась. Большие, внимательные лилово-серые глаза прямо взглянули в черные насмешливые глазки-бусинки… взглянули неустрашимо… и было в них что-то пугающее и властное. Черные глазки забегали и опустились; их обладательница прикрыла свое отступление смешком и резко отвернулась, махнув коротенькой косичкой.
«С ней я могу справиться», — подумала Эмили с трепетом ликования в душе.
Но численное превосходство не шутка, и в полдень Эмили оказалась на площадке для игр одна перед недружелюбной толпой. Дети могут проявить себя самыми жестокими существами на свете. Стадное чувство предубеждения против всякого чужака есть у них всех, и они безжалостны, давая волю этому чувству. Эмили была чужой и принадлежала к семейству гордых Марри — два обстоятельства, говоривших против нее. И были в ней, пусть маленькой и одетой в нелепые полотняные передник и шляпу, некие сдержанность, достоинство и утонченность, раздражавшие этих девочек. Раздражало их и то, как спокойно, с презрительным выражением лица, она смотрела на них из-под облака черных волос, вместо того, чтобы держаться робко и ходить понурив голову, как пристало новичку, проходящему испытательный срок.