— Разумеется, — заверила Аня. — Мне так жаль, что вы уезжаете. Нам будет вас очень не хватать. Мы все стали такими добрыми друзьями! Если бы не ваши чувства к Лесли, вы могли бы еще не раз вернуться сюда на лето. Возможно, что все же… со временем… когда вы забудете, может быть…
— Я никогда не забуду… и никогда не вернусь в Четыре Ветра, — сказал Оуэн коротко и выразительно.
Тишина и сумерки опустились на сад. Издали доносился спокойный и монотонный плеск волн, набегающих на песчаную косу. Вечерний ветер в тополях, казалось, выводил старинную, печальную и странную, песню — воспоминание о какой-то давней разбитой мечте. Стройная молоденькая осинка отчетливо вырисовывалась перед ними на фоне западного неба, окрашенного в нежные золотистые, изумрудные и бледно-розовые тона. Было видно каждую веточку, каждый листик во всей их сумеречной, трепетной, колдовской красоте.
— Красиво, правда? — сказал Оуэн, указывая на осинку. У него был тон и вид человека, окончательно завершившего предыдущий разговор.
— Так красиво, что мне даже больно от этой красоты, — отозвалась Аня мягко. — Совершенная красота всегда причиняет мне боль. Помню, в детстве я называла ее «странной, но приятной болью». В чем причина того, что подобная боль кажется неотделимой от совершенства? Не является ли она болью законченности творения… когда мы сознаем, что сверх существующего уже не может быть ничего, кроме ухудшения и упадка?
— А может быть, — сказал Оуэн задумчиво, — то божественное, что заключено внутри нас, отзывается на то близкое ему по духу, что выражено в зримом совершенстве.
— У вас, кажется, насморк. Натрите-ка лучше нос салом, перед тем как лечь спать, — сказала мисс Корнелия, которая вошла в сад через маленькую калитку между пихтами как раз вовремя для того, чтобы нечаянно подслушать последнее замечание Оуэна. Мисс Корнелии нравился Оуэн, но она считала делом принципа карать насмешкой любого мужчину за «выспренний» язык.
Мисс Корнелия была олицетворением комедии, которая всегда выглядывает из-за угла на трагедию жизни. Аня, чьи нервы были все еще немного напряжены, разразилась безудержным смехом, и даже Оуэн слегка улыбнулся. Чувства и страсти явно исчезали из вида в присутствии мисс Корнелии. И Ане ничто уже не казалось таким безнадежным, мрачным и мучительным, каким казалось всего лишь за несколько минут до этого. Но сон бежал от нее в ту ночь.
Оуэн Форд покинул Четыре Ветра на следующее утро. Вечером Аня отправилась навестить Лесли, но никого не нашла. Дом был заперт, и ни огонька ни в одном окне. Казалось, что в нем нет ни души. Лесли не заглянула в гости на следующий день, и Аня сочла это плохим знаком.
Вечером Гилберта вызвали к больному в рыбачью деревушку, и Аня решила проехаться вместе с ним до мыса, чтобы провести несколько часов в обществе капитана Джима. Но за огромным маяком, рассекающим туман осеннего вечера взмахами своего светового луча, приглядывал племянник капитана, Алек Бойд, самого же капитана на маяке не было.
— Что ты будешь делать? — спросил Гилберт. — Поедешь со мной?
— Мне не хочется ехать в деревню, но я, пожалуй, переберусь вместе с тобой через пролив и поброжу по песчаной косе до твоего возвращения. Здесь, на скалах, слишком уж скользко и уныло в этот туманный вечер.
Оставшись в одиночестве на песчаной отмели, Аня целиком отдалась мрачному очарованию ночи. Было довольно тепло для сентября, и в предвечерние часы стоял густой туман, но полная луна, немного рассеяв его, превратила гавань, залив и берега в странный, фантастический мир бледной серебристой дымки, в которой все вырисовывалось неясно, словно пугающие фантомы. Черная шхуна капитана Джосайи Крофорда, которая выходила из гавани, направляясь в один из портов Новой Шотландии с грузом картофеля, была кораблем-призраком, что плывет к далеким, не отмеченным на картах землям, вечно удаляющимся, вечно остающимся недостижимыми. Крики невидимых чаек над головой были призывами душ обреченных на гибель моряков-белые барашки набегающих на песок волн — волшебными существами морских глубин, подкрадывающимися к человеку; большие песчаные дюны — ссутулившимися, спящими великанами из древней легенды северных стран; а огни, неясно поблескивающие за гаванью, —обманчивыми маяками на берегу какой-то сказочной страны. Гуляя в тумане по песчаной косе, Аня тешилась сотнями фантазий. Было так восхитительно, так романтично, так таинственно бродить одной здесь, на этом заколдованном берегу.
Но была ли она одна? Что-то замаячило перед ней в тумане… приняло более отчетливые очертания… и вдруг двинулось ей навстречу по волнистой поверхности разглаженного прибоем песка.
— Лесли! — воскликнула Аня в изумлении. — Что, скажи на милость, ты делаешь… здесь… в этот вечер?
— Ну уж ежели на то пошло, что ты делаешь здесь? — отозвалась Лесли, пытаясь сопроводить свои слова легким смехом. Попытка оказалась неудачной. Лесли выглядела очень усталой, но выбившиеся из-под ее алой шапочки локоны вились вокруг бледного лица, а глаза казались сияющими золотыми звездами.
— Я жду Гилберта. Он там, в деревне. Я собиралась провести вечер на маяке, но капитана Джима сегодня нет дома.
— Ну, а я перебралась на этот берег, потому что мне хотелось идти… идти… и идти, — сказала Лесли. В голосе ее звучало нетерпение. — Я не могла ходить по скалистому берегу — прилив слишком высок, и в бухте среди утесов я чувствовала себя, словно в тюрьме. Мне было необходимо пространство… иначе, думаю, я сошла бы с ума. Я взяла весла и переправилась через пролив в лодке капитана Джима. Я здесь уже около часа. Пойдем… пойдем… давай ходить. Я не могу стоять на месте. Ах, Аня!
— Лесли, дорогая, что с тобой? — спросила Аня, хотя и без того уже отлично знала, в чем дело.
— Я не могу сказать тебе… не спрашивай. Я ничего не имела бы против, если бы ты все уже знала… я даже хотела бы, чтобы ты знала… но рассказать тебе об этом я не могу… не могу рассказать никому. Ах, Аня, я была такой дурой… а это так больно оказаться дурой! На свете нет ничего более мучительного.
Она горько рассмеялась. Аня обняла ее за талию.
— Лесли, не значит ли это, что ты полюбила мистера Форда?
Лесли резко обернулась.
— Откуда ты узнала? Аня, откуда ты узнала? Неужели это написано у меня на лице, так что любой может прочесть? Неужели это настолько очевидно?
— Нет, нет. Я… я не могу сказать тебе, откуда я узнала… Просто это как-то вдруг пришло мне в голову. Лесли, не смотри на меня так!
— Ты презираешь меня? — спросила Лесли негромко и страстно. — Думаешь, что я порочная… недостойная женщина? Или ты думаешь что я просто-напросто обыкновенная дура?
— Ничего такого я о тебе не думаю! Полно дорогая, давай обсуждать случившееся как разумные люди — так, как мы могли бы осуждать любой другой серьезный кризис в твоей или моей жизни. Ты слишком долго предавалась печальным размышлениям о своих чувствах и теперь видишь все в мрачном свете. Ты же сама знаешь о своей склонности впадать в меланхолию всякий раз, когда что-то идет не так, как надо, и ты обещала мне, что будешь с этой склонностью бороться.