Book.

— Вера, любовь и преданность — драгоценны, где бы мы ни находили их. Любовь этого маленького животного, Джем, поистине сокровище.

Однажды вечером, когда мы с Джемом разговаривали в Долине Радуг, я спросила его, было ли ему когда-нибудь страшно на фронте. Джем рассмеялся. «Страшно! — сказал он. — Мне десятки раз было страшно… Меня мутило от страха… меня, раньше всегда смеявшегося над Уолтером, когда тот чего-нибудь пугался. А вот Уолтер ничего не боялся, с тех пор как попал на фронт. Реальность никогда его не страшила — напугать его могло лишь воображение. Его командир рассказывал мне, что Уолтер был самым храбрым солдатом в его полку. Знаешь, Рилла, до возвращения домой я не осознавал, что Уолтер мертв. Ты представить не можешь, до чего мне его сейчас не хватает… Вы здесь уже до некоторой степени привыкли к мысли, что его больше нет… но для меня это новое ощущение. Мы с Уолтером росли вместе… мы были не просто братьями, но близкими друзьями… и теперь здесь, в этой родной долине, которую мы любили, когда были детьми, до моего сознания вдруг дошло, что я больше никогда его не увижу».

Джем этой осенью собирается продолжить учебу на медицинском отделении Редмонда; Джерри и Карл тоже вернутся в университет. И Ширли, я думаю, поедет с ними. Он вернется домой в июле. Нэн и Ди продолжат преподавать. Фейт не рассчитывает оказаться дома раньше сентября. Я полагаю, она тоже станет учительницей, когда вернется, так как они с Джемом не смогут пожениться прежде, чем он получит диплом врача. Уна Мередит, кажется, окончательно решила пройти в Кингспорте курс теоретических основ домоводства… а Гертруда выходит замуж за своего майора и откровенно счастлива — «бесстыдно счастлива», как она говорит, но я считаю, что это прекрасно. Все они говорят о своих планах и надеждах… говорят гораздо серьезнее, чем говорили четыре года назад, но по-прежнему с интересом и с огромной решимостью наверстать потерянное из-за войны время.

«Вокруг нас возникает новый мир, — говорит Джем, — и мы должны сделать его лучше, чем был прежний. Некоторые, похоже, думают, будто все уже в порядке, но работа не завершена… она даже еще по-настоящему не началась. Старый мир разрушен, а на строительство нового уйдут годы. Я достаточно повидал на войне, чтобы понять, что мы должны создать мир, в котором войны будут невозможны. Мы нанесли прусскому милитаризму смертельную рану, но он еще не мертв, и к тому же подобные взгляды можно найти не только в Германии. Недостаточно изгнать из мира старый дух… мы должны принести новый».

Я заношу в свой дневник эти слова Джема, чтобы можно было иногда перечитать их и ободриться — тогда, когда я начинаю хандрить и мне не так-то легко «сдержать слово»».

Рилла с легким вздохом закрыла свой дневник. В эти дни ей было особенно трудно «держать слово». У всех остальных, казалось, была какая-нибудь заветная цель или надежда, вокруг которой они строили свою жизнь… У нее ничего не было. И она чувствовала себя одинокой, ужасно одинокой. Джем вернулся… но он уже не был прежним веселым, смеющимся юным братом, который уходил на фронт в 1914 году, и у него была Фейт. Уолтер никогда не вернется домой. Даже Джимса ей не оставили. Внезапно ее мир стал огромным и пустым… то есть он стал казаться огромным и пустым с той минуты, когда накануне вечером она увидела в одной из монреальских газет двухнедельной давности список вернувшихся на родину военнослужащих, среди которых оказалось имя капитана Кеннета Форда.

Значит, Кен был дома… и он даже не написал ей, что приезжает! Он находился в Канаде целых две недели, а она не получила от него ни строчки. Конечно, он забыл… если вообще было о чем забывать… рукопожатие… поцелуй… взгляд… обещание, о котором он попросил под влиянием мимолетного чувства. Все это нелепо… она была наивной, романтичной, неопытной глупышкой. Что ж, впредь она будет умнее… гораздо умнее… и гораздо сдержаннее… и будет глубоко презирать мужчин.

«Наверное, мне следует поехать в Кингспорт вместе с Уной и пройти курс теоретических основ домоводства», — думала она, стоя у окна и глядя вниз на сплетения нежно-изумрудных побегов молодого плюща в Долине Радуг, лежащей в чудесном лиловом свете заката. Ничего особенно привлекательного в теоретических основах домоводства она в эту минуту не видела, но, если предстоит выстроить целый новый мир, каждая девушка должна внести в это свой вклад.

Зазвонил дверной колокольчик, и Рилла неохотно обернулась к лестнице. Она должна открыть дверь — в доме нет никого, кроме нее; но в эту минуту ей была неприятна сама мысль о посетителях. Она медленно спустилась вниз и распахнула парадную дверь.

На пороге стоял мужчина в военной форме — высокий, с темными глазами и узким белым шрамом поперек загорелой щеки. На миг Рилла глупо уставилась на него. Кто это?

Она, наверняка, знала его… в его лице явно было что-то знакомое…

— Рилла-моя-Рилла, — сказал он.

— Кен, — ахнула Рилла.

Конечно, это был Кен… но он выглядел настолько старше… он так сильно изменился… этот шрам… морщинки возле глаз и губ… в голове у нее вихрем неслись мысли.

Кен взял нерешительно протянутую ему руку и смотрел на Риллу. За минувшие четыре года ее прежде худенькая, угловатая фигурка округлилась, обретя гармоничные пропорции. Он покинул школьницу, а, вернувшись, нашел женщину… женщину с чудесными глазами и ямочкой над верхней губой, с цветущими на щеках розами… женщину красивую и желанную… женщину своей мечты.

— Это Рилла-моя-Рилла? — спросил он выразительно.

От волнения Рилла задрожала с головы до ног. Радость… счастье… печаль… страх… все чувства, что терзали ее сердце в прошедшие четыре долгих года, поднялись, казалось, на миг из растревоженных глубин души. Она попыталась заговорить; сначала голос не слушался ее. А потом…

— Т-та, — сказала Рилла.