Фейт не знала ни кто такой вампир, ни что такое свербеж. Она слышала, как эти выражения употребляла Сюзан, и по ее тону поняла, что речь шла о чем-то мерзком. Но Норман Дуглас знал, по меньшей мере, что значит «свербеж». Он выслушал тираду Фейт в полном молчании. Когда она остановилась, чтобы перевести дух, и топнула ногой, он неожиданно разразился громким смехом. Звучно хлопнув ладонью по колену, он воскликнул:
— Ей-ей, характер у тебя все же есть… люблю людей с характером. Ну, садись… садись к столу!
— Не сяду. — Глаза Фейт вспыхнули еще ярче. Она подумала, что над ней смеются… смотрят на нее свысока. Она предпочла бы столкнуться с новой вспышкой гнева своего противника, но презрение ранило глубже.
— Я не сяду в вашем доме. Я ухожу домой. Но я рада, что вернулась и сказала вам, что я о вас думаю.
— Я тоже рад… очень рад, — засмеялся Норман. — Ты мне нравишься… ты что надо… ты великолепна! Какие розы на щеках… какой пыл! И я назвал ее размазней? Да в ней ничего нет от размазни. Садись. Если бы ты так приступила к делу с самого начала, девочка! Так ты напишешь мое имя под портретом дьявола, вот как? Но он черный, девочка, он черный… а я рыжий. Так не пойдет… не пойдет! И ты надеешься, что у меня будет свербеж, да? Не дай Бог, девочка! Перенес я эту хворь, когда был мальчишкой. Второй раз не хочу. Садись… садись за стол. Выпьем чашу примирения!
— Нет, спасибо, — сказала Фейт высокомерно.
— Выпьем, выпьем… Ну, ну, я извиняюсь, девочка, я извиняюсь. Я вел себя как дурак и жалею об этом. Какого ж тебе еще извинения? Забудь и прости. Пожмем друг другу руки, девочка… пожмем! Она не хочет пожать мне руку… нет, она не хочет! Но она должна! Слушай, девочка, если ты пожмешь мне руку и преломишь со мной хлеба я буду давать столько, сколько давал раньше на жалованье священнику, и ходить в церковь в первое воскресенье каждого месяца, и заставлю Китти Дейвис попридержать язык. Я единственный из нашего клана могу это сделать. Договорились, девочка?
Казалось, что они действительно, договорились. Вскоре Фейт обнаружила, что пожимает людоеду руку, а через минуту она уже сидела за его столом. Ее гнев прошел — Фейт никогда не сердилась долго, — но от возбуждения ее глаза все еще горели огнем, а щеки — румянцем. Норман Дуглас смотрел на нее с восхищением.
— Эй, Уилсон, достань свое лучшее варенье, — распорядился он, — и перестань дуться, женщина, перестань дуться. Ну поссорились, и что из того, женщина? Хорошая гроза очищает воздух и оживляет все вокруг. Но она прошла, и после нее никакой слякоти и тумана… никакой слякоти и тумана, женщина. Я этого не выношу. Женщина может вспылить, но слез я не выношу. Вот тебе, девочка, что-то тут такое из мяса и картошки. Начни с него. У моей Уилсон есть для этого блюда какое-то мудреное название, но я называю его «маканакади». Все чудное по части еды, непостижное для моего ума, я называю «маканакади», а все напитки, которые приводят меня в замешательство, я называю «шаламагуслим». Чай Уилсон — «шаламагуслим». Клянусь, она заваривает его из лопухов. Не пей ты этой ее кошмарной черной жижи… вот тебе лучше молока. Как, ты сказала, тебя зовут?
— Фейт [26] .
— Только не Фейт… только не Фейт! Такое имя мне не по душе. Есть какое-нибудь второе?
— Нет, сэр.
— Мне это имя не нравится, не нравится. Нет в нем огонька. А вдобавок напоминает оно мне о моей тетке Джинни. Она назвала своих трех дочек Фейт, Хоуп и Чарити [27] . Фейт ни во что не верила… Хоуп во всем видела только плохую сторону… а Чарити была ужасно скупой. Тебя надо было назвать Алой Розой… ты именно так выглядишь, когда злишься. Я буду звать тебя Алой Розой. Так ты меня заарканила? Заставила пообещать, что я буду ходить в церковь? Но только раз в месяц, помни — только раз в месяц. А может, девочка, ты меня освободишь от обещания? Я раньше платил сотню в год на жалованье священнику и ходил в церковь. Если я пообещаю платить две сотни в год, ты позволишь мне не ходить в церковь? Ну, скажи!
— Нет, сэр, нет, — сказала Фейт с озорной улыбкой. — Я хочу, чтобы вы и в церковь ходили.
— Ну, уговор дороже денег. Думаю, двенадцать раз в год я это выдержу. Какую сенсацию я произведу, когда появлюсь в церкви в следующее воскресенье! А старая Сюзан Бейкер говорит, что я попаду в ад, вот как? И ты веришь, в это?.. Ну скажи, веришь?
— Надеюсь, что нет, сэр, — с трудом вымолвила Фейт в явном замешательстве.
— Почему ты надеешься? Ну скажи, почему ты надеешься, что я туда не попаду? Назови нам причину, девочка… назови нам причину.
— Это… это, должно быть, очень… неприятное место, сэр.
— Неприятное? Все зависит от вкуса, девочка. Мне скорее надоели бы ангелы, чем черти. Вообрази старую Сюзан в венце, ну-ка!
Фейт представила, и это так развеселило ее, что она не могла не рассмеяться. Норман смотрел на нее одобрительно.
— Видишь, до чего это смешно, а? Ты мне нравишься… А насчет этих церковных дел… умеет ли твой отец проповедовать?
— Он замечательный проповедник, — сказала верная Фейт.
— Вот как? Я проверю… я поищу недостатки в его проповедях. Ему следует быть начеку. Пусть хорошенько думает, прежде чем заговорить в моем присутствии. Я поймаю его на какой-нибудь ошибке… я его запутаю… я прослежу за его рассуждениями. Раз уж придется ходить в церковь, я твердо намерен извлечь из этого занятия хоть какое-нибудь удовольствие. Он когда-нибудь проповедует об ужасах ада?
— Не-е-ет, я думаю, он такого проповедовать не станет.
— Очень плохо. Я люблю проповеди на эту тему. Ты ему передай, что, если он хочет, чтобы я не заскучал, пусть раз в полгода читает проповедь про ад, и чем больше в ней будет упоминаний про огонь и запах горящей серы, тем лучше. Я люблю, когда проповедь такая, что аж дымно в церкви становится. И вдобавок подумай, какое удовольствие такой проповедью он доставит всем старым девам. Они будут глядеть на старого Нормана Дугласа и думать: «Это для тебя проповедь, старый грешник. Вот что ждет тебя на том свете!» Я буду доплачивать десять долларов каждый раз, когда ты уговоришь отца прочесть такую проповедь. А вот и Уилсон с вареньем. Нравится, а? Уж это совсем не «маканакади». Попробуй!
Фейт послушно проглотила большую ложку варенья, которую сунул ей в рот Норман. К счастью, варенье действительно было очень вкусным.
— Лучшее сливовое варенье в мире, — заявил Норман, наполняя большое блюдце и с размаху опуская его на стол перед ней. — Рад, что тебе нравится. Я дам тебе пару банок; возьмешь с собой. Я не скупердяй… никогда таким не был. Так или иначе, а на этом грехе меня дьявол не поймает. Не моя вина, что у Эстер десять лет не было новой шляпы. Она сама виновата — экономила на шляпах, чтобы посылать деньжата этим желтым в Китае. Сам я в жизни не пожертвовал ни цента на миссии… и никогда не пожертвую. Даже не пытайся вовлечь меня в это дело! Сотня в год на жалованье и церковь раз в месяц… но я не желаю портить хороших язычников, чтобы сделать из них плохих христиан! Понимаешь, девочка, в результате они уже не годились бы ни для небес, ни для ада… были бы начисто испорчены и для того, и для другого… начисто испорчены. Эй, Уилсон, ты еще не улыбаешься? Ну до чего долго эта женщина может дуться! Я никогда в жизни не дулся… у меня всегда одна большая вспышка — гром и молния, а потом… пф-фу… буря прошла, выглянуло солнце… и со мной можно жить в мире.