В час ужина они уже не испытывали мук голода, от которых страдали днем.

— Я думаю, мы привыкаем, — сказала Фейт. — Я чувствую ужасно странную слабость, но не могу сказать, что мне хочется есть.

— У меня что-то с головой, — пожаловалась Уна. — Она иногда ужасно кружится.

Но она мужественно пошла в церковь вместе с остальными к вечерней службе. Если бы мистер Мередит не был всецело поглощен темой своей проповеди, заставившей его забыть обо всем на свете, он, возможно, обратил бы внимание на бледное, с запавшими глазами, личико, обращенное к нему со скамьи, где сидели его дети. Но он ничего не замечал, а его проповедь оказалась немного длиннее, чем обычно. Наконец она завершилась, и он как раз должен был объявить заключительный гимн, когда Уна Мередит упала со скамьи и осталась лежать на полу в глубоком обмороке.

Жена старосты Клоу подбежала к ней первой. Она выхватила худенькое тело из рук испуганной, побелевшей от ужаса Фейт и унесла в ризницу. Мистер Мередит забыл о гимне и обо всем остальном и как безумный бросился следом за ней. Прихожане постарались поскорее разойтись.

— Ох, миссис Клоу, — задыхаясь, выговорила Фейт, — Уна умерла? Мы ее уморили?

— Что случилось с моей девочкой? — спросил бледный отец.

— Я думаю, она просто в обмороке, — сказала миссис Клоу. — О, вот и доктор, слава Богу!

Привести Уну в сознание оказалось непростой задачей для Гилберта. Он долго трудился, прежде чем ее глаза открылись. Затем он перенес ее в дом священника. Фейт бежала за ним, истерически всхлипывая от облегчения.

— Она, понимаете, просто голодная… она ничего сегодня не ела… никто из нас не ел… мы все постились.

— Постились! — с удивлением воскликнул мистер Мередит.

— Постились? — переспросил доктор.

— Да… чтобы наказать себя за то, что пели «Полли Уолли» на кладбище, — пояснила Фейт.

— Дитя мое, я не хочу, чтобы вы наказывали себя за это, — огорченно сказал мистер Мередит. — Я немного пожурил вас… и вы все раскаялись… и я все вам простил.

— Да, но нас надо было наказать, — объяснила Фейт. — У нас такое правило… в нашем клубе «Хорошее поведение»… Если мы совершаем какой-нибудь дурной поступок или что-нибудь, что может повредить папиной репутации, мы должны себя наказать. Мы сами себя воспитываем, понимаете, потому что больше некому.

Мистер Мередит застонал, но доктор, отошедший от постели Уны, явно вздохнул с облегчением:

— Значит, девочка просто упала в обморок от голода, и все, что ей нужно, — это хорошая еда. Миссис Клоу, будьте добры, проследите, чтобы ее покормили. И, судя по рассказу Фейт, им всем лучше поскорее поесть, а иначе нас ожидают новые голодные обмороки.

— Я думаю, мы не должны были заставлять Уну поститься, — сказала Фейт с раскаянием. — Я теперь понимаю, что наказать следовало только Джерри и меня. Это мы устроили концерт, и мы старшие.

— Я тоже пела «Полли Уолли», как вы все, — послышался слабый голосок Уны, — так что меня тоже надо было наказать.

Появилась миссис Клоу со стаканом молока, Фейт, Джерри и Карл убежали в буфетную, а Джон Мередит ушел в кабинет, где долго сидел в темноте наедине со своими горькими мыслями. Итак, его дети воспитывали себя сами, так как «больше было некому»… воспитывали, самостоятельно решая запутанные вопросы, в отсутствие руки, которая вела бы их, и голоса, который мог бы дать совет. Фраза, произнесенная Фейт без всякой задней мысли, терзала душу ее отца, как язвительный выпад. Не было никого, кто присмотрел бы за ними, позаботился об их душах и телах. Какой хрупкой выглядела Уна, когда лежала в продолжительном обмороке в ризнице! Какими худенькими казались ее руки, каким мертвенно-бледным было ее личико! Она выглядела так, словно могла в любую минуту навсегда уйти от него… милая маленькая Уна. заботиться о которой так просила его Сесилия. Он давно, со времени смерти жены, не испытывал такого мучительного страха, какой охватил его, когда он склонился над своей лежавшей в обмороке маленькой дочкой. Он должен что-то сделать… но что? Должен ли он предложить Элизабет Керк выйти за него замуж? Она хорошая женщина… она будет добра к его детям. Он мог бы заставить себя сделать это, если бы не его любовь к Розмари Уэст. Но, не подавив эту любовь, он не мог посвататься ни к кому другому. А подавить ее он не мог… он пытался, но безуспешно.

Розмари тоже была в церкви в тот вечер — в первый раз после возвращения из Кингспорта. Он мельком увидел ее лицо в задних рядах переполненной людьми церкви, в тот момент, когда закончил свою проповедь. Его сердце неистово забилось. Он склонил голову и сидел, чувствуя, как стучит в висках кровь, пока хор исполнял очередной гимн. Они не виделись с того вечера, когда он предложил ей стать его женой. Когда он поднялся, чтобы объявить заключительный гимн, его руки дрожали, а обычно бледное лицо пылало ярким румянцем. Затем обморок Уны заставил его на время забыть обо всем остальном. Но теперь в темноте и уединении кабинета прежние чувства нахлынули с новой силой. Розмари была для него той единственной во всем мире, которую он мог любить. Было бесполезно даже думать о браке с любой другой женщиной. Он не мог совершить такого святотатства даже ради собственных детей. Он должен нести свой крест один… он должен постараться стать более внимательным, более заботливым отцом… он должен сказать своим детям, чтобы они не боялись приходить к нему со всеми своими маленькими проблемами. Наконец он зажег лампу и взял в руки толстую, недавно вышедшую в свет книгу, вызвавшую немало споров в богословских кругах. Он собирался прочитать всего лишь одну главу — только для того, чтобы немного отвлечься и успокоиться, — но пять минут спустя совершенно забыл об этом мире со всеми его горестями.

ГЛАВА 29
Жуткая история

Тихим вечером в начале июня Долина Радуг была очаровательнейшим местом на свете, и это чувствовали дети, расположившиеся на полянке, где над их головами звенели волшебным звоном бубенчики, висевшие на Влюбленных Деревьях, и встряхивала своими зелеными кудрями Белая Леди. Ветер смеялся и насвистывал, бродя вокруг них, как верный, веселый приятель, принося с собой из лощины пряный запах молоденьких папоротничков. Дикие вишни, растущие тут и там среди темных елей, стояли в белой дымке распускающихся цветов. В кленах за Инглсайдом свистели малиновки. Вдали, на склонах Глена, цвели сады, прелестные, удивительные и таинственные в сгущающихся сумерках. Это была весна, а молодые просто должны радоваться весной. И каждый был счастлив в Долине Радуг в тот вечер… пока Мэри Ванс не нагнала на всех страху рассказом о призраке Генри Уоррена.

Джема в тот вечер с ними не было. Он теперь проводил все вечера на чердаке Инглсайда, готовясь к вступительным экзаменам в учительскую семинарию. Джерри тоже не было поблизости: он сидел у пруда и удил рыбу. Уолтер читал вслух морские стихи Лонгфелло [31] , и его слушатели были погружены в атмосферу красоты и тайны кораблей. Потом они поговорили о том, чем будут заниматься, когда вырастут… куда поедут… какие прекрасные дальние берега увидят. Нэн и Ди собирались отправиться в Европу. Уолтер мечтал о Ниле, со стоном пролагающем путь к морю в египетских песках, и о том, чтобы хоть мельком увидеть Сфинкса. Фейт предположила, довольно уныло, что ей, скорее всего, придется стать миссионеркой — такую участь предрекла ей старая миссис Тейлор, — но зато тогда она сможет увидеть таинственные земли Востока — Индию или Китай. Карл всем сердцем стремился в джунгли Африки. Уна ничего не сказала. Она подумала, что просто хотела бы остаться дома. Здесь было гораздо красивее, чем в любом другом месте. Будет ужасно, когда все они станут взрослыми и разъедутся по всему миру. Сама мысль об этом вызывала в душе Уны чувство одиночества и тоски по дому. Но другие продолжали с восторгом предаваться мечтам, пока не пришла Мэри Ванс и не разрушила в один миг грезы и поэзию вечера.