— Как тебе удалось так быстро убрать дом? А посудный шкаф на кухне? В нем стекло было разбито. Вдребезги. Я видела это своими собственными глазами. Кейси Мартин его раскокал. Я это видела, Никс. Как ты его вставил? Ты должен объяснить мне, что здесь происходит.
Он повернулся, глядя на нее, прищурив глаза на раннем утреннем солнце.
— Я просто хочу знать, — продолжала она еще быстрее, почти в истерике. — Тут происходит что-то странное. Еще со вчерашнего дня, еще с вечеринки. С тех пор, как я тебя встретила. С тех пор, как…
Ундина осеклась, потому что поняла, что чем больше она будет говорить, тем дальше отодвинется граница этих самых «тех пор». С тех пор, как она себя помнит. С тех пор, как она появилась на свет.
Она вздохнула.
— Я ничего не понимаю. Я просто хочу… — Ее руки стали мягкими, как вата, а ноги подкосились. — Я просто хочу понять.
Довольно долго она смотрела ему в лицо, на дерево, на свой собственный дом. Ей мерещилось что-то странное… В глазах все плыло и колебалось, как будто все видимое, и Никс в том числе, превращалось лишь в раскаленную добела картинку. Она почувствовала себя глупо оттого, что задавала ему эти вопросы, будто в каком-то дурацком ужастике: «Эй, давайте спустимся в подвал, посмотрим, что там за страшные звуки. Да ну, зачем одеваться-то? Нам и в нижнем белье неплохо».
Колеблющееся изображение Никса отвернулось обратно в сторону двора.
Он покачал головой:
— Ундина, я ничего этого не делал.
— Что?
— Я ничего не убирал. Я не… — Никс опять повернулся к ней. — Я проснулся в твоей кровати. Играла музыка. Я спустился вниз, и все уже было чисто. Тут никого не было. Я вышел сюда, и через несколько минут спустилась ты. Больше я ничего не знаю.
— Но я тоже проснулась в кровати. А заснули мы на лестничной площадке. Повсюду валялись бутылки, а в доме был разгром. Я все помню.
— Да, и я помню. — Он кивнул. — Но я не переносил тебя туда. Так что или мы с тобой оба страдаем лунатизмом, или же кто-то пришел и переложил нас, а потом сделал вот это все. — Никс махнул рукой в сторону дома. — И мы оба догадываемся, кто бы это мог быть.
Она не смогла сдержаться — закрыла лицо ладонями, и ее начало колотить.
— Что происходит? Что происходит? Зачем ты здесь? — Теперь она уже стонала, раскачиваясь взад и вперед, всхлипывая сквозь пальцы. — Я даже тебя не знаю. А этот гад — как он пробрался в мой дом? Я… я не понимаю, что происходит. Я ничего не понимаю… Я не… не понимаю…
Тут она почувствовала, что на ее ладонях растекается шелковистая влага, а на губах ощущался вкус — плотный, соленый и сладкий одновременно.
— Я просто… — Она в изумлении выставила руку, отталкивая Никса. Это случилось! Она заплакала.
Он придвинулся ближе и обнял судорожно всхлипывающую Ундину, и на этот раз она не отстранилась.
— Я тоже не понимаю, что тут происходит, но что бы это ни было, мы оба давно знаем об этом. Я понял это с того самого мгновения, как только увидел тебя. Но что я был обязан… Что мы обязаны были сделать… — Никс запнулся.
— О чем ты? Обязаны сделать что?
— Я понятия не имею, что происходит, так же как и ты, но кое-что я все же знаю. Все это имеет отношение к Мотыльку и этому… этой вечеринке в канун солнцестояния, о которой все говорят. — Никс отвел глаза, борясь со смущением. — К «Кольцу огня». Я знаю. Я понимаю, это звучит смешно, но мы должны сидеть тут тихо, пока…
Ундина внимательно посмотрела на него, ее покрасневшие глаза, казалось, распахнулись во всю ширину лица.
— Пока что? — прошептала она.
— Пока мы не получим ответы. Смотри. Я свалю отсюда. Ты вернешься к своей обычной жизни. Постарайся забыть обо всем этом ненадолго, и через три недели…
— Нет! — Ее задыхающийся голос разнесся по всему двору. — Нет! Я хочу, чтобы все стало по-прежнему, как до отъезда родителей. Я не понимаю, что происходит…
Никс обнял ее крепче, пытаясь успокоить.
— После «Кольца огня» все станет ясно.
— Откуда ты знаешь? Он промолчал.
Она провела рукой по волосам и глазам.
— Ты останешься здесь, — сказала она.
— Здесь?
— До «Кольца огня». Ты останешься со мной.
Ундина притянула к себе Никса и положила голову ему на плечо. Тепло его тела давало ей ощущение надежности, защищенности.
Она плакала… впервые в жизни… и ей нужно было утешение.
— Поживем — увидим.
Никс кивнул, хотя больше не знал, что правильно, а что — нет. Он просто вспомнил слова Мотылька: ему нужно будет привезти туда Ундину, потому что она может заблудиться.
— Я остаюсь, — сказал он, прижав ее крепче.
И они еще долго стояли так.
Следующие несколько недель прошли спокойно. Вечеринка у Ундины оказалась, как и предсказывала Моргана, вечеринкой года, но наступило лето, дни стали длиннее, и портлендские подростки разъезжались кто куда: в горы, в Калифорнию, или поработать на прибрежных курортах или рыболовецких судах Аляски. Моргана позвонила Ундине и извинилась — она ведь так напилась, сказала она, — и Ундина простила ее. Однако новых встреч девушки не планировали, и если все же пересекались в классе у Рафаэля Инмана, у Морганы регулярно находились отговорки. То ей надо было работать, то помогать матери по дому, и Ундина оставила все как есть. Ей тоже требовалось собраться с мыслями. Как сказал Никс, незачем снова и снова задавать одни и те же вопросы, когда ответов на них все равно нет. Она работала над своими картинами и помогала Никсу готовиться к сдаче теста. О его привычке употреблять «пыльцу» она не упоминала и также не считала за грех выпить бокал вина — во время приготовления еды, или за ужином, или после ужина, когда они с Никсом болтали на заднем дворе, погасив в доме свет, под колышущимися на ночном ветерке листьями клена.
В темноте они шепотом обменивались своими историями и не огорчались, если слушатель заснет. Никс рассказывал, о том, как рыбачил с дедом, а Ундина поведала, как мать впервые взяла ее в Италию, в Венецию. Они спали на одной кровати; иногда нос к носу, иногда отвернувшись. Иной раз Ундина забрасывала руку ему на спину; иной раз он устраивался позади нее, так чтобы вдыхать запах ее волос. Бывали времена, когда Ундина глядела на гибкое тело распростершегося рядом Никса, одетого в одни только боксеры, и ей хотелось потянуться к нему и притянуть его на себя сверху, но что-то всегда удерживало ее. Она могла поклясться, что Никс чувствует то же самое — доказательство тому она видела воочию. Но он никогда не делал первого шага и не обнимал ее, пока физическое напряжение не спадет. Их целомудренная любовь была не такой, как у брата и сестры, и не такой, как у Ромео и Джульетты. Скорее было похоже, словно каждый обрел в другом вторую половину, второе крыло, и вместе они могли летать.