В Пансионе по поводу голодовки Великого Диссидента появились журналисты. Пансионеры, за исключением Циника, изображают восторг. Я от интервью уклонился. На другой день интервью с пансионерами появилось в газетах, но без ответов Циника. И это называется свободой слова! — ругался Циник. Еще пара таких случаев, и я стану яростным защитником советского строя.
— На Западе думают, будто мозг и душу наших исторических устремлений образуют высшие партийно-государственные руководители, — говорил Вдохновитель. — Это грубая ошибка. Душа и мозг нашей истории — ты, я и миллионы других представителей Интеллектуальной элиты. Мы рассеяны в обществе и спрятаны за кулисы видимого исторического спектакля. Нас много. Но нам недостает организационного единства и элитарной солидарности. А без господствующей монолитной элиты великие исторические проблемы не решить. В стране есть только одна сила, способная создать такую элиту: это — мы, Органы! Но у нас слишком мало времени и слишкомя дурная репутация. Надо спешить и насильственно менять наш моральный статус. Для этого надо вер-Я нуться к сталинским методам. Западные кретины боятся наших «ястребов», «недобитых сталинистов», «стариков» и возлагают надежды на «голубей», «либералов», «молодых». А бояться надо, как раз наоборот, нас. Душой сталинизма, между прочим, тоже были молодые.
А где они, эти молодые гении, думаю я. Исчезли бесследно. Их имена никогда не появятся на страницах истории. Мы прилагаем титанические усилия к тому, чтобы общество использовало хотя бы ничтожную долю нашего гения — гений вообще есть служение людям. Общество нехотя делает это, но охотно наказывает нас же за нашу способность.
— Не думай, что я — сталинист, — говорил Вдохновитель. — Я хочу лишь сказать, что сталинизм до сих пор рассматривали либо со стороны (глазами западных наблюдателей), либо с точки зрения личного аппарата власти Сталина и системы репрессий. Настало время посмотреть на сталинизм снизу, т. е. как на массовое явление, как на великий исторический процесс подъема миллионов людей с самых низов общества к образованию, культуре, творчеству, активности. Много погибло, это верно. Но гораздо больше уцелело, изменило в корне образ жизни, поднялось, жило интересной, сравнительно с прошлым, жизнью. Это был беспрецедентный в истории культурный, духовный и деловой взлет огромных масс населения. Это был процесс творческий во всех основных аспектах жизни. Он еще не оценен по достоинству. Думаю, что нужны столетия, чтобы отдать ему должное со всей объективностью. То, что мы имеем сейчас, — убогость, серость, унылость по сравнению со сталинским периодом. Но мы с тобой не историки, а деятели и мыслители, — говорил Вдохновитель. — Я заговорил о сталинизме вот почему. Если бы мне новый Сталин предложил хотя бы на два-три года полную власть в моей сфере деятельности, но предупредил бы, что я через эти два-три года буду расстрелян, я принял бы это предложение. Я хотел бы хоть раз в жизни и хотя бы на короткий срок влить свою мысль и волю в какой-то ручеек большой истории. При Сталине это было возможно. Теперь — нет. Знаю, что дело тут не в личности Сталина, а в характере самой эпохи, породившей в том числе и Сталина. Но мы привыкли персонифицировать эпохи и связывать несбыточные надежды с личностями.
Сегодня Писатель разговаривал со мною так, будто его выбрали секретарем партбюро или председателем месткома. И он имел для этого достаточно серьезные причины: у него взяли интервью для журнала. Причем интервью не о тяготах цензуры в Москве и не о свободе творчества на Западе, а о его, Писателя, творческой лаборатории. «В конце концов, довольно политики, — горделиво говорил он, глядя в потолок, — я же художник. Я же мастер слова. Мне же важнее говорить о моих приемах творчества. Знаете, какой вопрос для меня был полной неожиданностью?» Жена Писателя, прислушивавшаяся к нашему разговору из кухни, тоже рассмеялась. «Ни за что не догадаетесь», — сказала она. «Они спросили, — опередил ее Писатель, — применяю ли я Допинг?» — «А он спросил их, — решительно вклинилась Жена, — что такое допинг?» — «Представляете, как они хохотали, — снова взял инициативу сам Писатель. — Сказали, что мы, русские, все очень остроумные, что этот мой ответ будет сенсацией для их читателей». — «Они сказали, что поместят это на обложке журнала вместе с его портретом», — перебила его Жена. «Потом они сказали, — перебил ее Писатель, — что я, как и все русские, пью водку. А я спросил их…» — «А он спросил их, — перебила его Жена, — разве водка — допинг? Это же национальный русский напиток вроде вашей кока-колы».
— Напечатали, сволочи! — кричит Энтузиаст, размахивая эмигрантским журнальчиком с его статьей. — Первый серьезный труд в мировой науке о советском диссидентском движении! Читайте!!!
— Извините, не могу. Я принял решение…
— Знаю, но не одобряю. И это не по-товарищески.
— Ладно, сдаюсь.
Я бегло просматриваю сочинение Энтузиаста. С первых же строчек мне ясна картина: типичное советское очковтирательство. По такому принципу составляются все советские отчеты. И хотя в статье все вроде бы есть правда, но в целом получается типично советское вранье.
— Здорово! Советскому строю осталось жить считанные минуты.
— Вам бы все шутить!..
— Я не шучу, я грущу. Мне жаль, что коммунистическое общество пожило так мало и что скоро исчезнет насовсем.
Энтузиаст убежден, что по крайней мере тысяча копий номера журнала с его статьей будет заслана в Советский Союз и его влияние на «освободительное движение» там еще более возрастет. Циник сказал, что он согласен с заявлением Энтузиаста, так как знаком с системой засылки антисоветской литературы в Союз. Более того, он даже уверен, что КГБ не будет чинить особых препятствий, поскольку хорошо знает цену такой макулатуре и знает, какое влияние она на самом деле оказывает на «освободительное движение» — разочарование, уныние, презрение, раздражение (мол, «там совсем сдурели»). И влияние Энтузиаста на сие «движение» возрастет, но именно в этом направлении. Он бы на месте КГБ стал выпускать в Москве специальный бюллетень, в котором печатал бы сочинения мудрецов вроде Энтузиаста без всяких комментариев. Бюллетень назвал бы «Параноики на службе коммунизма». Впрочем, этот идиотизм вполне в западном духе. Сейчас тут все с ума сходят по поводу предсказаний некоего Нострадамуса. Тысяча книг и статей печатается. Целая эпидемия жульничества и шарлатанства. А книгу с серьезным анализом реальных перспектив и с серьезными прогнозами тут их силой читать не заставишь.
Упоминание Циника о Нострадамусе затронуло мою душевную рану. Сколько средств тратит мир на шарлатанство и спекуляции такого рода! А ведь одной тысячной доли этих средств хватило бы на то, чтобы разработать научную теорию, позволяющую делать достоверные прогнозы насчет будущего. Не идиотские предсказания вроде таких, какого числа и от какой болезни сдохнет тот или иной советский чиновник и кто ему придет на смену, а предсказания жизненно важных тенденций и состояний больших групп населения, стран, объединений стран. Я на пари и из чисто интеллектуального любопытства готов с небольшой группой хороших помощников построить такую теорию для предсказания важных поступков советского руководства и эволюции советского общества вообще на ближайшие десять — двадцать лет и построить электронную модель Советского Союза, которая позволила бы использовать общую теорию в приложении к конкретным фактам. Но…