Художник приобрел краски, которые похожи на масляные, но сохнут молниеносно. Жалуется: эти краски сохраняются всего пятьдесят лет. А ему нужны краски, сохраняющиеся столетиями. Вечные материалы нужны. Бездарный художник, еще не продавший ни одной картины, претендует на вечность. Писатель, хотя и говорит вслух о себе весьма пренебрежительно, на самом деле пишет «не на потребу дня», а на века. В чем природа этой мании «на века»? Смутное ощущение того, что не будет даже десятилетий. Маниакальность в натуре нашего общественного строя. Мы должны стремиться к абсолютно полному изобилию всего, чтобы удовлетворить самые примитивные потребности людей. Мы должны мечтать о грандиозном перевороте в культуре, чтобы сделать хотя бы мизерный реальный вклад в нее. Потому наши диссиденты и критические писатели, приобретая какую-то известность на Западе, заболевают «манией бога» — начинают воображать себя творцами мировой истории. О наших вождях и говорить нечего. А чем лучше их мы — я и мой двойник в Москве, Вдохновитель? Его речи в духе античной трагедии преследуют меня до сих пор и до сих пор находят отзвук в моей душе.
В войне победит тот, кто быстрее восстановит единство своей страны после чисто военных операций и помешает это сделать противнику, говорил Вдохновитель. Подготовка к войне есть прежде всего подготовка к тому, что будет после войны. У нас есть целый институт, который занимается проблемами организации и дезорганизации населения после будущей мировой войны, а именно: тем, как восстановить единство и управляемость своего уцелевшего населения, как разрушить остатки единства вражеского уцелевшего населения и установить над ним свой контроль. Эти проблемы исследуются для всех возможных вариантов будущей войны. И что самое интересное — готовятся специалисты, которые будут практически заниматься этим, будут снабжены соответствующей информацией и наделены полномочиями. Разумеется, специалисты для стран противника в первую очередь. Они будут постепенно засылаться в страны Запада и оседать в предположительно наименее уязвимых местах. Возможно, они заранее получат указания насчет таких мест, и в таком случае их расселение не играет роли. Если мы сумеем подготовить достаточно большое число таких специалистов и заслать их на Запад, проблема их расселения вообще будет снята. Возможно, что такие специалисты будут находиться в Союзе вплоть до начала войны и будут выброшены в большом числе на Запад, когда определятся результаты первого удара.
Вот на столе лежит пылинка, говорил Вдохновитель. Ты ее невооруженным глазом вообще не разглядишь. А между тем есть бактериологические и психологические бомбы такого размера, которые по разрушительной мощи превосходят старые авиабомбы весом в тонну. Полстакана таких бомбочек достаточно, чтобы полностью парализовать США. Но каждая такая микроскопическая бомбочка обходится стране пока много дороже, чем старая авиабомба весом в тонну. Еще дороже обходится хранение таких бомб. Есть трудности их доставки и рационального использования. Плюс неожиданности. Одним словом, для решения всего комплекса проблем, связанных с такими бомбочками, нужны огромные средства, развитие целых отраслей науки и техники, тончайшая технология, электроника… Самые гениальные фундаментальные открытия в этом направлении сделаны. Но чтобы реализовать их, нам нужна западная технология и электроника. Одним словом, чтобы разгромить Запад, мы нуждаемся в помощи самого Запада.
Все рассматривают начало будущей войны как проблему чисто техническую и отчасти как политическую, говорил Вдохновитель.
Но начало большой войны зависит не только от состояния военной техники, массы оружия и тщеславия политиков и генералов. Оно зависит от психологического и идеологического состояния народов. Какой-то народ как целое должен быть готов к войне психологически, чтобы его руководители смогли развязать новую войну как будто бы по своему произволу и как будто бы неожиданно. Такого народа в мире сейчас пока еще нет. Но наш народ ближе всего к этому состоянию. Короче говоря, проблема новой мировой войны есть проблема для мыслителей вроде нас с тобой, а не для чиновников и особых служб.
Мое Сооружение все более обретает неземные, космические формы. Похоже, что тут будут помещаться учреждения, связанные с освоением Космоса. Поэтому, надо думать, строители и выдумали такую фантастическую и одновременно устрашающую архитектуру, вызывающую ощущение огромности Космоса, мистического ужаса перед Бесконечностью и Неизбежностью. Башни Сооружения уже переросли самые высокие здания города.
Энтузиаст ворвался ко мне с круглыми от ужаса глазами. «Вы тут безмятежно дрыхнете, — заорал он, — а в мире черт знает что творится!» — «Что случилось? — спросил я, вскакивая с постели. — Война?» — «Нет, кое-что похуже! — орал Энтузиаст. — В Советском Союзе вводят налог на собак! Представляете: налог на собак!» Услышав это, я несколько успокоился. «Я бы на месте советских властей, — сказал я миролюбиво, — ввел бы налог на клопов». — «Вы все обращаете в балаган, — укоризненно сказал он, — а еще диссидентом считались!..»
А ведь в КГБ действительно хотели изобразить из меня диссидента. Думаю, что это была грубая ошибка. И сделали они это из чисто формальных соображений. С этой точки зрения и советская система обладает всеми недостатками большой системы вообще.
Писатель увлекся своей болтовней и совершил непростительную ошибку: вошел в квартиру Дамы, захватив меня с собой. Дама при виде меня безмерно удивилась. Писатель увел ее в кухню, и они зашептались о моем неожиданном визите. До меня долетели слова Дамы «деловое совещание», «важные проблемы», «серьезные люди». Потом — слова Писателя «привлекать», «использовать», «помочь»… В конце концов они, очевидно, договорились. Вышла сияющая Дама. Сказала «что-то вы нас позабыли», «что-то вы загордились», «а что вы не раздеваетесь», «нет, нет, мы вас так не отпустим». И я был допущен в гостиную. Тут, помимо известных мне Мужа, Профессора, двух сотрудников антисоветской радиостанции, руководителя местного эмигрантского общества и руководителя местного отделения известного эмигрантского союза, присутствовали еще несколько пожилых мужчин и женщин. Меня представили «в общем и целом». Они кивнули, руки мне не протянули и имен своих не назвали. Хозяйка бросила на меня последний тревожный взгляд. Перевела глаза на седого хмурого мужчину. Тот слегка кивнул. Я истолковал этот кивок так: не бойтесь, он — тоже наш человек, пусть понемногу втягивается. «Товарищи… хи-хи-хи… извините, господа, — начала Дама. — На повестке дня нашего… совещания… хи-хи-хи… вопрос о единстве и согласованности действий в рядах советской эмиграции на Западе. Слово для доклада имеет…» (А мне слышалось: закрытое партийное собрание советской разведгруппы в городе М. считается открытым, слово для доклада имеет член Баварского областного комитета партии…) Седой угрюмый человек не спеша вынул из папки бумаги. Полистал их. «Э-э-э… господа, — произнес он хорошо поставленным голосом партийного работника не меньше чем районного масштаба. — Вы все прекрасно понимаете, какой сложный момент мы переживаем и какие важные задачи встают перед нами…»