— То есть? — спрашиваю. — Как это — день… утром?
— То есть День города, — грустно объясняет Сева.
— Какого? — спрашиваю я.
— Что «какого»? — вслед за мной прикидывается непонятливым Севка.
— День какого города утром у вас в городе, Сева? — Я теряю терпение.
— День нашего города Донецка в нашем городе Донецке, дура, — терпеливо и ласково отвечает Сева.
— Ну и?…
— Что «ну и»?
— И что там?
— Там? — Сева, печально: — Весело. Пиво пьют. Песни поют. Про Донбасс.
— А ты почему утром не в городе на Дне города? Ты что, песен про Донбасс не знаешь?
— Почему не знаю? Знаю.
— Спой.
— Как? Прямо сейчас?
— Почему нет?
— Уже?
— А когда?
— В телефон?
— Почему нет?
— Про что?
— Про Донбасс! Про Донбасс!!!
— Ага… Щас…
Сева затих.
— Але?
— Щас-щас…
Тихо.
— Але?! Але?!
— Ну щас, щас!!! Кх-кх! Кх! Кх! — И торжественно объявляет: — Музыка Богословского, стихи Николая Доризо… — И начинает робко, на какой-то непонятный мотивчик: — «Давно не бывал я…» Нет. Щас-щас. Значит, музыка Богословского…
— Стихи Доризо! Знаю-знаю. Давай, пой!
— «Давно не бывал я…» Ой, мотив не помню. Щас. «Давно не бывал я…» Ну, не помню я мотив! Ну что уже теперь мне?! Ну не помню я! Не помню!
— Н-да… Видно, и правда тебе не место этим утром на Дне города Донецка в вашем городе Донецке, раз ты такую песню не знаешь! — хихикаю я.
— Можно подумать, ты хоть одну песню о своем городе знаешь…
— Чтэ-э-э-э?! — взвыла я возмущенно. — Да я знаешь сколько песен знаю?! И «Гуцулку Ксэню», и «Маричку», и «Дай ня, мамцю, дай ня…» Хочешь, спою? Хочешь?! — И, не дожидаясь его согласия, я торопливо заголосила:
Коломыя — не помыя,
Коломыя — мисто.
В Коломыи дивчаточка
Як грэчанэ тисто!..
И вот эту знаю:
У Карпатах снигы впалы,
Робит, тато, саны,
Выдавайтэ мэнэ замиж
За мого Ивана.
И вот эту еще (ох и разошлась же я!):
Вьеться наче стричка
Нэпокирна ричка,
Тулыться блызэнько
До пиднижжя гир.
А на тому боци
Там жывэ Маричка…
Я пела и пела, чтоб доказать. Я пела все громче и даже стала притоптывать, пританцовывать и отбивать свободной рукой ритм по столу. И Севка обиженно бросил трубку.
А в это время (как потом выяснилось) все Севкины домашние — мама, папа, брат, жена брата, дети брата, Севкина подруга — уже давно оторвались от своих дел и прислушивались к нашему с Севкой телефонному разговору, неодобрительно покачивая головами.
— Как ты мог?! — гневно спрашивает Севина мама, вытирая влажные руки кухонным полотенцем.
— Как ты мог?! — вторит Севин папа.
— Ты же живешь в этом городе… — Это Севина мама.
— …И ты не помнишь нашей народной национальной песни «Давно не бывал я в Донбассе» на музыку Богословского, стихи Доризо?! — негодует Севин папа.
— Тебе звонит эта! Из Черновиц! Эта! С Западной Украины… — Севина мама неопределенно помахивает полотенцем в ту сторону, где, по ее мнению, должны находиться город Черновцы и я. — …И ты даже не можешь дать достойный отпор этой… этой… этой…
— Этой бандеровке! — подхватывает знамя Севкин папа. — Этой западэнке! — Севин папа возмущенно пожимает плечами и обреченно машет рукой, наконец осознав, что в Севином патриотическом воспитании есть невосполнимые пробелы.
— …И ты не можешь дать отпор, — голос мамы крепнет, — и хоть немного в кои веки похвалиться своим краем! Нет, ты — не патриот! — выносит она вердикт. — Ты — ничтожный космополит!
— Ты в этом городе вырос! — Папа, убежденно.
— Ты здесь бесплатно родился! — Мама, не очень уверенно.
— Ты здесь бесплатно учился! — С легким сомнением папа.
— Ты здесь бесплатно работал! — Мама и папа, не колеблясь и хором.
— Звони! — Севкин папа разгневан не на шутку. — Звони ей! Сейчас мы ей покажем! Сейчас!
— Куда? Что? Зачем? — Севка, испуганно.
— Звони давай в Черновцы! — Севкин папа решительно снимает трубку телефона.
— Звони ей, этой националистке! — требует справедливости Севкина мама. — Звони! Давай, звони! Де-ти!!! Все ко мне! Гриша! Юля! Наташа! Миша! Все идите сюда! Позовите тетю Любу и дядю Женю из соседней квартиры. Все пойте сюда, в телефон, когда я махну вот так! Поняли? Если этот не может, так давайте мы! Сейчас мы ей покажем, этой! Мы покажем ей День города!
У меня зазвонил телефон. В это время Севкина мама на том конце провода махнула полотенцем. И из моей трубки зазвучал, загремел слаженный хор. Пели с истинным чувством:
Давно не бывал я в Донбассе,
Тянуло в родные края,
Туда, где доныне осталась в запасе
Шахтерская юность моя.
Осталась она неизменной,
Хотя от меня вдалеке.
Там девочка Галя живет непременно
В рабочем своем городке,
В шахтерском своем городке…
И тут во мне то ли древний местный инстинкт взыграл, то ли имя «Галя» меня подтолкнуло, заорала:
Галю моя, Галю,
Дай воды напыться!
Ты така хороша —
Дай хочь подывыться…
— Ах, так! — это уже вскричал Сева. И махнул рукой:
Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы белые ходят чередой.
Через рощи шумные и поля зеленые
Вышел в степь донецкую парень молодой…
И тут ко мне присоединились уже мои папа с мамой и даже дети, потому что я включила спикерфон:
Чэрвону руту нэ шукай вэчорамы,
Ты у мэнэ едына, тилькы ты, повир…
На что вдруг сам Сева, причем довольно правильно, затянул:
Это было в Краснодоне,
В грозном зареве войны…
И хор за ним грянул:
…Комсомольское подполье
Поднялось за честь страны!..
Что сказать? Конечно, мы все же победили. Хотя о донецком крае и много песен написано, но все же у нас их больше. Хотя нет, не победили. Ничья получилась. Поскольку в конце уже все вместе, на обоих концах провода, с удовольствием выпевали: