Меня злить нельзя. Нельзя. Но не все это знают.
– Слышь, Флорочка, – взяла я КоСтантина за форменную пуговицу, – а наш поезд куда поедет?
– А мы назад, в Одессу… – весело и легкомысленно ответил Флорочка.
– В Одессу? – ласково переспросила я.
– Ну да, в Одессу, – подтвердили наглые девушки-проводницы.
– А то, что в Черновцах вас ждет 500 человек народу, уважаемые девушки и уважаемый начальник поезда, которые за месяц купили билеты на этот ваш клятый поезд, это как?
Флорочку, как оказалось, тоже нельзя было злить.
– А хто это у нас тут такая умная?! А хто это у нас тут такая крутая? А шо это она тут у нас позволяет?! А не выкинуть ли ее на путя?!
Девочки-проводницы загалдели в поддержку своего начальника.
– Ша! Мочалки!!! А ну ты, потише! Мочалок командир! – вступился за меня спортсмен.
Когда меня обижают, я становлюсь… Нет, не дай бог вам увидеть, какой я становлюсь, когда на меня орут. Я становлюсь спокойной, собранной, сосредоточенной и расчетливой, как сапер перед ответственной работой.
– Все-все. Тихо! Не ори, спортсмен! Так и быть. Ты, Флорочка, – победил. Молодец. Поезжай в Одессу, Флорочка. Поезжай. Только побрейся и рубашонку погладь.
– Аэы?! Ты че?!
– Радуйся, командир, готовь улыбку, командир! Тебя в Одессе будут телекамеры встречать.
И я стала набирать на своем мобильном телефон тележурналистки Марины, телевизионной укротительницы хамов и невежд.
– А вот та-ак значыть… Ага! Все пассажиры – на выход!!! – скомандовал начальник и показательно быстро выдворил из вагона нигерийца Оджо, подталкивая его ладонями, глядя мне в лицо. Оджо покорно вылез, ничего не понимая, и застыл у входа, уныло и с надеждой глядя снизу вверх.
– Оджо! Давай назад, а то ты потеряешься! – закричала я ему сверху по-английски.
Оджо по-обезьяньи ловко впрыгнул на ступеньки.
– А вот умничать тут не надо! – продолжил свое Флорочка и потянул Зайца вниз.
– А вот своевольничать – тоже! – ответила я и потянула Зайца вверх.
– А ну, слышь, Обама! Давай на улицу! У тебя билета нет! – заорал еще громче Флорочка. Оджо безропотно потрусил вниз, жалобно озираясь.
– Все, будет международный скандал! Его папа – нигерийский арахисовый король!
– Опять гонишь! – разозлился не на шутку Флорочка.
– Оджо! – позвала я сверху.
– Зубь даю! – с готовностью, но из последних сил пискнул снизу многострадальный арахисовый принц.
Пассажиры тем временем топтались с вещами, с детьми, с яркими пляжными зонтами и матрасами в жарком коридоре и не знали – выходить им или не выходить и что будет дальше.
Ох и терпеливый же у нас народ, скажу я вам, ох и терпеливый!
Я вам уже говорила, что злить меня нельзя?
– Ну все, пацаны, ославлю на всю страну! – с абсолютным спокойствием сказала я и повернулась спиной. Взгляд Флорочки упал на надпись на моей майке «День радио».
Можете мне не верить, но после недолгих переговоров поезд пошел в Черновцы…
Бедный Оджо плотно поселился у меня в купе и по сюжетам классических романов за свое спасение смиренно служил до конца поездки верой и правдой – дежурил у розетки, где подзаряжались мой и бабы-Галин телефоны, играл с надоедливой бабы-Галиной внучкой, ел черешню и огурцы, чтоб все это не испортилось от жары.
В Черновцы из Тернополя мы ехали восемь часов.
Стояли мы с Оджо в коридоре, глядя в темное окно.
– Приехаю и кушить буду, – мечтательно произнес Оджо.
– А что кушать будешь?
– Ни знаю пока. Хотеля бы что-то вкусное, – повел бровями Оджо, плотоядно оглянувшись на пробегающего мимо начальника Флорочку, и хитро захихикал: – Гы-гы-гы!!!
Через неделю вдруг на мой телефон пришло загадочное сообщение:
Papa mine kupila poizd. Pazvani kada tibe nada. Atvizu tibya v Odessu. Bisplatna.
И замечательная подпись:
Shikaladny zaitc.
Музей есть этнографический под открытым небом недалеко от Марселя во Франции. Видели когда-нибудь? Стоит такая огромная деревня, из всевозможных домов, хат, хижин составленная. А домики эти из разных концов света привезены.
И есть в этой деревне украинское подворье девятнадцатого века. Все как полагается – хата, рушники, печь, лампадки в красном углу, земляной пол, лавки, дощатый стол, ткацкий станок, глиняные горшки на заборе…
Рома Биленко там работал. В музее этом. Кем-кем… Экспонатом. А что тут удивительного?
Рома изображал хозяина хаты: важно прохаживался по двору в вышитой сорочке и соломенной шляпе, потягивался и зевал, по-честному колол дрова, ворошил и перекладывал сено с места на место, сооружая стог, убирал во дворе, копался в огороде. Короче, вел размеренную жизнь крестьянина конца девятнадцатого века. Тем более, Рома наш университет окончил – факультет истории и марксистско-ленинской философии.
А у плетня стояли туристы, наблюдали, интересовались, как идет жизнь в украинской сельской хате девятнадцатого века. Украина же сейчас в большой моде.
Но во Франции с каждым днем все больше и больше наших соотечественников. Приезжают они в основном как туристы и остаются жить в стране на нелегальном положении до тех пор, пока не найдут работу. А там уже как судьба повернется. Если работодатель будет доволен, он сам может помочь оформить вид на жительство, а нон так нон. Депортация.
И вот из города, где родился, учился и работал наш Рома до отъезда во Францию, приехала знакомая. Ну просто знакомая. Где-то когда-то пересекались по работе. Ну правда! Ну просто, просто знакомая по имени Оксана. Приехала – ни жилья, ни работы. Позвонила Роме: Рома, что делать, выручай, Рома!
Рома добрый. Подсуетился, все организовал, договорился: устроили Оксану в этот же музей. На должность жены. Тем более, она пышная, симпатичная. Косу ей привязали к голове, очипок надели, такая сортовая Наталка-Полтавка в возрасте получилась.
Жизнь в хате пошла веселей: Оксана бегает по двору, борщ варит, песни поет про черные очи: «Чорни очка як тэрэн…»
Нет, ночевать они уходили каждый к себе после закрытия музея, но с утра демонстрировали посетителям крепкую украинскую ячейку общества девятнадцатого века. С большой симпатией друг к другу.
А тут муж Оксанин приехал Мыкола. Как?! Шо такэ?! Оксана! Ты бач! Що цэ за маскарад, Оксана?! Казала, в музее работаешь, а ты тут в музее уже замужем?! Пидманула-пидвэла, значит, Оксана?!