Сгинувший бесследно подлец Сабас почему-то волнует меня.
Конечно, не сам по себе. Не как вольная птица. Не как молодой человек, морочащий голову двум дамочкам из Картахены и Бенидорма (их остается только пожалеть). А как преступник, ускользнувший от возмездия. Как редкостная скотина, кое-что пообещавшая, но так и не сделавшая. При встрече, если она когда-нибудь случится, я обязательно выскажу все, что думаю о нем. Тем более, теперь я знаю, как он выглядит. К ветровому стеклу катера прикреплена фотокарточка: старина Фернандо-Рамон (в той же куртке, которая сейчас на нем) и парень с голым торсом, отдаленно напоминающий актера Хавьера Бардема. Сходство неявное и даже не совсем внешнее. То есть, если бы утонченный Хавьер Бардем играл homme à femmes [17] в совместной испано-французской постановке, оно было бы сильнее. А на фотографии как раз и запечатлен типичный бабник. Чмо, страдающее нарциссизмом и способное отсосать само у себя, так сильно оно себя любит. На шее у чмо болтается золотая цепочка и парочка подвесок на кожаных шнурках. Такой же шнурок обвивает правое запястье. У чмо в меру накачанные руки, хорошо развитый плечевой пояс и лицо модели, рекламирующей трусы «Calvin Clain».
Это чмо и есть Сабас.
— Он круглый год так ходит? — спрашиваю я у старины Фернандо.
— Как?
— Без рубашки. И всего остального.
— Нравится, да? Оно и верно — есть на что посмотреть. Я сам был таким молодцом лет тридцать пять назад. Встретились бы мы с вами тогда…
К альтернативной истории я равнодушна.
А старина Фернандо и вправду преуспел в своем ремесле: он ловко выводит «Пилар» из-под больших (очень больших!) волн, не переставая при этом болтать. Теперь, благодаря Фернандо-Рамону, я знаю о Талего гораздо больше, чем знала, вступив на борт его корыта.
— зимой это самое неприятное место в радиусе 200 километров. А проще говоря — задница. И на этой заднице постоянно возникают свищи из-за бесконечных, непонятно откуда дующих ветров;
— конечно, ветра там непостоянные, иногда случаются и затишья, но о таких затишьях старина Фернандо что-то не слыхал;
— живут там одни гиены, способные вырвать кусок у тебя изо рта и потом продать его тебе же втридорога. Единственное, что утешает: небольшое поголовье гиен;
— и раньше случались сумасшедшие, желающие провести зиму на Талего. Но никто дольше недели там не задержался;
— филиал валенсийского океанариума никогда и не работал толком и в реставрацию собора не было вложено ни евро, а до перехода на евро — ни песеты.
На этом пункте Фернандо-Рамон зависает дольше, чем на остальных: переход с песет на евро до сих пор не дает ему покоя. Как же хорошо было в песетные времена, вся Испания жила шоколадно, а с проклятым евро все разом просели. И кто только его выдумал, проклятый евро?!.
Мне стоит больших трудов вернуть старину Фернандо в русло конструктивной беседы:
— А почему не работает океанариум?
Точная причина Фернандо-Рамону неизвестна. Вроде бы аквариумы были смонтированы не по правилам, и первая группа рыб погибла, а на вторую у устроителей не хватило денег. Но существует вероятность того, что рыбы погибли не в аквариумах, а при перевозке.
— Утонули? — спрашиваю я.
— Черт его знает… Может, и утонули.
— И ни одна международная организация не вмешалась? Не создала фонд помощи?
Может, и создавала, Фернандо-Рамон не в курсе. И вообще, судьба утонувших рыб волнует его гораздо меньше, чем судьба крякнувшейся песеты.
Из гиен, что окопались на острове, старина Фернандо лично знаком лишь с двумя: Анхелем-Эусебио и Маноло. Анхель-Эусебио — владелец сувенирной лавки, а Маноло — его помощник. С Анхелем-Эусебио надо держать ухо востро, тот еще деятель: в позапрошлом году недоплатил старине Фернандо тридцать пять евро за перевозку товаров, и старина Фернандо больше с ним не связывается. А Маноло — просто недотепа, только то и делает, что смотрит в рот своему хозяину.
Об остальных гиенах Фернандо-Рамон наслышан и даже несколько раз видел издали, но представлен им не был. Знает только, что старуха Майтэ и ее сын держат кафе, но сын уехал в Мадрид. Он каждую зиму уезжает в Мадрид, эта — не исключение, как раз Сабас и отвез его на материк месяц назад. А некий тип по имени Курро в прошлом был актером. Что актер, хоть и бывший, забыл на Талего — большая загадка. У Курро есть брат Кико. У несчастного Кико не все в порядке с головой, но никакой опасности для окружающих он не представляет. Безобиднейшее существо. Относительно прочих Фернандо-Рамон опять же не в курсе. Да и есть ли они — прочие? Может быть, уже давно разбежались. И возвращаются только в начале лета, когда открывается туристический сезон. А зимой на Талего делать нечего.
Гиблое место.
«Ун лугар дэ пердисьон» — примерно так это выглядит на языке оригинала.
Ничего, ласкающего ухо, в подобном сочетании звуков нет.
Единственное, что дает мне надежду на недолгое пребывание на Талего, гребаном острове, — пример других сумасшедших. Говоришь, неделя от силы, Фернандо-Рамон? Не-ет, все ужмется дней до трех, максимум — пяти! ВПЗР, конечно, тоже часто бывает не в себе (еще как бывает!), но… В том, что касается собственного комфорта, она более чем нормальна. Любая, даже крошечная бытовая неурядица становится причиной нытья, ярости и бегства (порядок может быть иным — суть не меняется!).
Мы свалим с Талего через пять дней, самое время заключить пари с самой собой. На пятьдесят сэкономленных на старине Фернандо евро.
ВПЗР в нашей оживленной беседе с владельцем «Пилар» не участвует — как человек, не владеющий языком аборигенов. Она сидит на корме, под флагами — нахохлившаяся и завернутая в выданное Фернандо-Рамоном одеяло. Если бы флаги были из шерсти — она сорвала бы и их и укуталась, чтобы согреться: ничего святого для нее нет. Кроме драгоценной себя, разумеется. Лицо ВПЗР мокро от брызг, губы выгнулись в скобку уголками вниз — и при этом чуть заметно шевелятся. То ли она подпевает какой-то песне, льющейся из вечных наушников, то ли повторяет про себя ругательства: как широко известные, так и придуманные ею специально для данного конкретного случая.
Я склоняюсь ко второму и мысленно повышаю ставку с пятидесяти евро до ста английских фунтов. А ВПЗР тем временем подманивает меня пальцем.
— Долго нам еще тут болтаться, как говну в проруби? — недовольным голосам спрашивает она, когда я усаживаюсь рядом с ней.
— Минут сорок… Может быть — час. Или полтора.
— Ты меня с ума сведешь! Сорок минут и полтора часа — две большие разницы!
— Учитывая погоду, не очень большие. Видите, какие волны? Плыть по прямой: невозможно, приходится постоянно лавировать.
— Хочешь сказать, что этот мужлан лавирует? Не лечи меня, я знаю, что такое «лавировать». А также — что такое ложиться в дрейф, менять галсы путем оверштага или фордевинда и идти острым курсом!..