Book.

А какого эффекта я вообще жду?

Я хочу, чтобы здесь кто-то появился.

Неважно кто, пусть даже и бедолага Кико (кстати, где он вообще живет, этот Кико, и брат его — Курро? — надо бы обследовать окрестности).

Я не ВПЗР, и отсутствие людей меня напрягает.

И лезть в холодильник мне тоже не хочется, вдруг там и вправду обнаружится голова Укокской принцессы?

Оттягивая момент встречи с внутренностями холодильника, я толкнула «подветренную» дверь и оказалась в крошечном патио, гораздо более симпатичном, чем пародия на садик при доме Игнасио Фариаса. Патио было усыпано мелким светлым гравием, и в нем оказалось полно цветов в расписных горшках. Горшки чудо, как хороши: все — ручной работы, рисунок нигде не повторяется. Кроме цветов, выглядящих довольными жизнью бодряками, имелись также:

• дерево (такая же ель, какая растет в садике Игнасио; поиски названия для нее, похоже, становятся моей самой неразрешимой проблемой на сегодняшний день );

• комплект садовой мебели в хорошем состоянии (стол и два стула с веселыми ситцевыми подушками на сиденьях);

• садовый инвентарь: грабли, две лопаты, две лейки, таз, в котором валялись секатор, несколько пар перчаток и пакет с удобрениями.

Но самым удивительным, самым прекрасным в патио были стены. Вернее — рисунки на стенах, настоящие живописные полотна. Панорамные виды городов, довольно узнаваемые: я обнаружила Париж (с Эйфелевой башней), Лондон (с Биг-Беном), Афины (с Акрополем), Рио (с распростершим руки Иисусом), Нью-Йорк (с панорамой Манхэттена), Тадж-Махал, египетские пирамиды и храм Тапром в камбоджийских джунглях — тот самый, где сквозь вековой камень пробиваются такие же вековые корни деревьев. КОРНИ ПОБЕЖДАЮТ, душат камень в своих объятьях!.. Очевидцы (к которым относится и ВПЗР, куда же без нее!) утверждают, что более завораживающего воплощения бунта нерукотворного против рукотворного в мире не существует.

Кстати, о ВПЗР.

Если бы она увидела эти рисунки, то сразу начала бы предъявлять претензии неизвестному художнику: почему имеют место быть Лондон-с-Парижем-Нью-Йорком, а такая жемчужина, как: Санкт-Петербург, обойдена вовсе?! Не оттого ли, что Санкт-Петербург находится в России, которую э-э-эуропейцы, идиоты проклятые, не понимают и не стремятся понять, и т. д. и т. п. и бла-бла-бла…

Стоп!

ВПЗР уже видела эти рисунки, ведь она пришла со стороны кухни. А в кухню можно попасть лишь миновав патио.

Еще одна дверь (почему-то мне кажется, что здесь совершенно нереальное количество дверей!) нашлась между Лондоном и Нью-Йорком. За ней не было никакого замкнутого пространства, а было море! Море начиналось не сразу, ему предшествовала небольшая площадка. Подойдя к ее краю, я осторожно заглянула вниз: надежды увидеть бездну под ногами не оправдались. Хотя небольшой отвесный обрыв все же был: метра три-четыре, не больше. Пока я размышляла о том, можно ли сломать ногу, прыгнув с обрыва в случае опасности, или все обойдется без членовредительства, если хорошенько сгруппироваться, меня обдало тучей брызг от накатившей волны.

Не очень приятное ощущение.

В противовес песчаным пляжам побережья, на Талего преобладает камень; небольшие проплешины песка в районе лагуны не в счет. Песок здесь носится в воздухе и забивается в рот, это я поняла еще летом. Таким вот оригинальным способом Талего пытается защититься от наплыва людей в целом и наплыва туристов в частности, утверждала ВПЗР. Бред, да и только! Песка нет, потому что нет сильного ветра, — не то, что вчера вечером!

Да, сегодня у нас на Талего, гребаном острове, — относительное безветрие.

Вернувшись в патио, я нос к носу столкнулась с ВПЗР. ВПЗР сидела в кресле с бутылкой кока-колы и чипсами.

— Тебя только за смертью посылать, — сказала она. Довольно миролюбиво, без обычной желчности.

— Просто осматривала окрестности…

— Окрестности изумительны. А как тебе эта мазня?

— Вы рисунки имеете в виду?

— Я имею в виду мазню, по-другому ее не назовешь. И сразу понятно, что горе-художник нигде не был. Хотел бы побывать, да не сложилось. Вот и нарисовал Эйфелеву башню с Биг-Беном, ничего более оригинального в голову не пришло.

ВПЗР всегда была жутко ревнива ко всем видам человеческой деятельности. Путешествующих людей она тоже не слишком жалует: вдруг им удастся заглянуть в такие уголки, до которых ВПЗР в силу обстоятельств пока не добралась? Вдруг они окажутся обладателями эксклюзивных впечатлений, фотографий и вещей? Или, не приведи господи, артефактов ценой в миллион? Ведь весь эксклюзив по определению должен принадлежать ей и только ей! Она ненавидит телепередачи о путешествиях, а их ведущих — еще больше: катаются по миру за деньги налогоплательщиков, мрази, подлецы! Она, наверное, и сама хотела бы кататься по миру за деньги налогоплательщиков. Она хотела бы быть художником не хуже Рембрандта, композитором не хуже Моцарта, проповедником не хуже Христа, самым главным йогом и самой востребованной звездой шоу-бизнеса. Она вообще хотела бы быть классиком, желательно обязательно — живым, чтобы получить свою порцию славы получить всю славу мира, будучи деятельной, мобильной и относительно не старой. Кому, на хрен, нужна Нобелевка в восемьдесят лет? На лекарства ее, что ли, тратить?

«Потратьте на благотворительность. Оборудуйте пандусами для инвалидных колясок все дома на Петроградской стороне. Или хотя бы все дома по Каменноостровскому проспекту — тогда хоть кто-то помянет вас добрым словом», — говорю я в таких случаях. Про себя, естественно. Озвучить свои мысли вслух значило бы огрести очередную порцию колких замечаний.

Себе дороже, да-а…

Примечание: ВПЗР — передвижной театр абсурда, не иначе. И Нобелевскую премию она не получит никогда. Нобелевскую премию карманным Зюскиндам не выдают!

— А мне нравятся рисунки, — сказала я ВПЗР. — По-моему, человек, который их рисовал, очень талантлив.