«Мистический инструментарий» я обнаружила много позднее, не слишком удачно заныканным
Винтажных афиш, приглашающих на корриду, больше нет. Зато появился киноплакат, не относящийся, впрочем, ни к Годару, ни к Трюффо:
«ASCENSEUR POUR L'ECHAFAUD».
Даже если бы «ascenseur» не был бы почти точной копией испанского «ascensor», что в переводе означает лифт, я бы все равно поняла, о каком фильме идет речь; ведь переводчицей выступает сама Жанна. Вернее, не Жанна, — несчастная, проигравшая собственную жизнь Флоранс Карала, взятая в три четверти безымянным фотографом; вряд ли это — Марио Тестино. А задний план плаката не продуман вовсе: нечто размытое и неясное, как сомнительная перспектива жизни после разоблачения и неминуемого ареста.
Мне искренне жаль Флоранс, несмотря на то что именно она задумала убийство: она была влюблена, а влюбленность все искупает и почти все оправдывает. Так думаю я, но ВПЗР думает совсем по-другому. Влюбленность — величайшее из зол, мешающее двигаться вперед и зарабатывать деньги, много денег. Влюбленность разжижает мозги, туманит взор и лишает подвижности клешни, которыми гребется бабло. Нападение дворовой шпаны с последующим изъятием ценностей — куда меньшее зло, чем встреча с влюбленностью в темной подворотне. А также — с ее клонами: страстью и — главарем всей банды — любовью. Любовь особенно вредна, потому что влечет за собой нежность, привязанность и заботу. И невозможность принадлежать только себе. С этим ВПЗР, конченая гедонистка и рабыня лишь собственных дурных привычек, никогда не согласится в корне.
Дурные привычки Альфреда Хичкока мне неизвестны, — не то что идиотскому букинистическому. Здесь царит культ Хичкока и полно его изображений, они находятся как раз за моей спиной. На той самой стене, что раньше, в бытность Анхеля-Эусебио, была оккупирована надувными кругами и пляжными полотенцами.
Отлично выполненных фотографий Хичкока не меньше двух десятков; и ни одной — с надувным кругом и пляжным полотенцем. Это — камео, крошечные эпизоды из фильмов, секундные планы, где Хичкок играет сам себя:
Персонаж, заводящий часы в доме композитора, — из «Окна во двор» (я хорошо помню этот эпизод);
Персонаж на фото со встречи выпускников из «Набирайте «М» (это фото я как раз не помню, но легко узнаю главного героя, плейбоя и злодея Тони Уэндиса, Хичкок сидит рядом с ним);
Персонаж, стоящий на улице в ковбойской шляпе, — из «Психо»;
Персонаж, заседающий в вагоне-ресторане, — из «Незнакомцев в поезде».
На этом мои познания в фильмографии благополучно заканчиваются, в отличие от вереницы хичкоковских камео. Он продолжает стоять на улицах и на вокзальных платформах; качать младенца, выходить из дверей гостиницы со скрипкой в руках, галантно разговаривать с пожилыми дамами.
Причуда великого режиссера, его фирменный знак. Шутка, мать его, гения, — выразилась бы ВПЗР, попутно жестоко позавидовав хичкоковской славе. И добавила бы еще какую-нибудь гадость — лишь бы нивелировать эту проклятую славу, хотя бы в собственных глазах. Что-то вроде: никогда не легла бы в койку с таким толстым, старым и некрасивым мужиком, пусть он и трижды гений. Как будто Хичкок, от которого млели самые красивые женщины, от Грейс Келли до Ким Новак, приглашал разделить с ним ложе какую-то там не слишком привлекательную и крашенную в рыжий цвет ВПЗР. К тому же — русскую по происхождению.
И чем только набита ее голова?
И о чем я сама подумала совсем недавно, несколько минут назад? — «в голову писателя не влезешь», вот о чем!.. Так почему меня не покидает ощущение, что именно сейчас я нахожусь в голове ВПЗР? И не просто в голове, а в том отделе ее кретинического мозга, что отвечает за воображение, эмоции — и как следствие — написание мрачных, полунаркотических книг. Интеллектуальных квестов и триллеров-шарад.
Божественный гипоталамус, xa-xa!..
Хотя ВПЗР всячески открещивается от того, что ее романы рождаются именно в голове. Или — в душе, что было бы идеальным вариантом. Романы выпархивают из-под пальцев, — утверждает она почти в каждом своем интервью, и голова здесь ни при чем, я и сама не знаю, какой будет следующая строчка. Я — не знаю, а пальцы знают.
После окончания каждой книги она с упоением целует свои собственные руки: жест едва ли не ритуальный, но где она его подсмотрела, я вычислить не могу. Возможно — придумала сама.
И этот букинистический…
Он тоже кажется придуманным ВПЗР, точные мелкие детали не в состоянии заслонить его общей приблизительности; он — всего лишь очередная вариация на тему, некогда найденную в одной из ее ранних психопатических книжонок, ознаменовавшей переход из стана крепких беллетристов в стан писателей-интеллектуалов (чьи вещи никогда не будут экранизированы в силу их многостраничности, заумности и ложной многозначительности). Переход произошел неожиданно для всех — и для издателей (хрен бы с ними), и для читателей (этих жалко больше всего). Но ВПЗР неведомо чувство жалости, оно никогда не являлось предметом ее пристального изучения.
А не являюсь ли предметом изучения я?
Мне гораздо меньше тридцати (возраст критический для главных вэпэзэзровских героев и лучше бы до него не доводить); я хороша собой, неглупа и амбициозна… Самое время занять качающийся трон героини, позади которого адово пламя дрянных тайн и подростковых комплексов, а впереди — зыбучие пески отношений с незнакомцами мужского пола. Татуированными экзотами, только и ждущими, чтобы воткнуть в спину нож полукриминальной истории с мистическим подтекстом (для изящного выхода из нее у ВПЗР обычно не хватает ни времени, ни сил).
Впрочем, нет.
Я никогда не стану героиней ее романа. Я подошла к ВПЗР слишком близко, чтобы она смогла по-настоящему рассмотреть меня. Возникни на моем месте кто-то другой — она и не заметит подмены, как не заметила подмены с кошкой. И вполне может окликнуть этого другого моим именем, что-то вроде «Давно пора поменять плитку в ванной, Ти», или «Ты послала подальше этих тупорылых госпелов от Малахова, Ти?»… Оклик — не в память обо мне, безотказном литагенте; ей просто нравится само имя, его сокращенный вариант. Оно стоит в одном ряду с индейцами навахо, собачьей кличкой Гимбо и некоторыми другими словами, которыми ВПЗР время от времени прополаскивает рот.
…В маленькой прихожей, отделяющей магазин от жилых помещений, практически ничего не изменилось, добавлена только одна деталь: шкатулка на комоде. Шкатулка обита кожей; когда-то она была светло-рыжей, но со временем потускнела. Да-да, шкатулке очень много лет, очень, — это самое настоящее «антигуо», как говорят испанцы: антикварная вещь.
Знак знаков.