— Агентша сказала, что с Беннетом не знакома, — продолжала мае. — Она выставила дом на продажу, получив от хозяина письмо по факсу. Назавтра должны прийти профессиональные грузчики и упаковать все его вещи.
— Так где он в итоге?
— В Атланте. — Мае опустилась на диван и скинула босоножки. — Так прямо она нам этого не сказала. Позже проговорилась, когда я спросила ее о преимуществах жизни на Юге.
— Атланта не так далеко. — Я видела город на карте. Чему меня мама научила, так это читать карты. Пока я не отправилась ее искать, мне и в голову не приходило, что они мне когда-нибудь понадобятся.
Мае положила голову на подушки.
— Мы спросили ее, почему владелец продает дом, и она сказала, что решение он принял совершенно неожиданно. Ей кажется, что он собирается жениться в Атланте.
«Бедная Дашай», — подумала я.
Мама склонила голову набок и открыла глаза.
— Сначала Дашай замерла. Так и стояла как статуя, даже не моргала. А потом взяла Беннетов глобус — помнишь, хрустальный? Взяла его и запустила в дверь.
Я помнила глобус, стоявший на цоколе в гостиной у Беннета. Подарок Дашай. Вещица была антикварная — прозрачная сфера с искусно высеченными на ней континентами и выгравированными на основании знаками зодиака. Для меня это был символ хрупкости.
— Зачем ей было его разбивать?
Мама поморщилась. Перед глазами у нее снова возникла изящная дуга траектории глобуса. Она машинально подалась вперед и протянула руки, думая, что сумеет вовремя поймать его. Глобус пролетел в миллиметре от кончиков ее пальцев.
Я смотрела, как мама вытягивает руки и критически разглядывает их. Она не привыкла, чтобы они ее подводили.
— У тебя не бывает такого, когда обнаруживаешь, что делаешь нечто, чего делать вовсе не собиралась? — спросила она. — Моментов, когда чувства переполняют тебя и берут верх?
Да, у меня бывали такие моменты. И она это знала.
Мама сгибала и разгибала пальцы.
— Иногда надо что-нибудь разбить. — Она заметила одеяло. — Тебе нездоровится?
Я рассказала ей, как у меня закружилась голова, все завертелось и я потеряла сознание.
— Кругом была темнота, — закончила я, не в силах подобрать более точные слова.
— Похоже на вертиго, — заключила мае. — Вампиры к нему склонны.
— И я чувствовала, что кто-то за мной следит.
На скулах у нее проступили желваки, глаза потемнели.
— Если ты плохо себя чувствуешь, давай отложим поездку.
— Нет, — сказала я. — Уже все в порядке. И я действительно хочу уехать ненадолго.
Наутро Дашай настояла на том, чтобы отвезти нас в аэропорт Орландо.
Мае все еще была готова отменить поездку, но Дашай и слышать не желала.
— Ты отправишься туда и привезешь нам мебель, — говорила она. — Этому месту нужна обстановка. Стулья, книжные шкафы и все эти мелочи — коврики, лампы, картины. Мы должны снова сделать эту коробку похожей на дом.
Мае все поглядывала на Дашай, пытаясь разгадать, что та затеяла. Дашай маме улыбалась — широкой искусственной улыбкой, пародией на настоящую. Глаза ее были мрачны.
— Прекрати так жутко улыбаться, — сказала мае. — Ты победила. Мы едем. Только перестань улыбаться.
Дашай перестала. Мы поехали. Мы катили по зеленым холмам округа Ситрэс в сторону плоского Орландо. Я слишком нервничала, чтобы разговаривать. Я никогда прежде не летала.
Аэропорт Орландо представлял собой дурдом. Сотни детей в микки-маусовых шапочках и футболках, практически все недовольные, создавали гвалт, какого мне не приходилось слышать ни до ни после.
Мама в белом костюме выглядела скромно и элегантно. Большинство туристов были в футболках и шортах. Она казалась существом другого вида, как оно и было на самом деле.
Она откинулась на спинку стула, безмятежно взирая на царящий вокруг хаос.
— У каждого из нас своя история. — Мае вытянула ноги, собираясь скинуть туфли, затем вспомнила, где находится, и не стала. — Одни сочиняют их на ходу. Другие покупают истории, рассказываемые по телевизору или в кино. — Она взглянула на старика в мышиных ушах. — Истории помогают жить. Им не обязательно иметь смысл.
Она пошла проверить табло прибытия и вернулась с сообщением, что рейс задерживается.
— Чем займемся? — спросила она. — Как насчет потанцевать?
Из динамиков на потолке лилась классическая музыка — попытка заглушить визжащих детей, полагаю. В тот момент играл вальс.
— Я не умею танцевать. — Я ненавидела расписываться перед ней в невежестве, однако делала это, похоже, минимум раз в день.
— Тогда я тебя научу.
Так что первый урок танцев я получила в аэропорту Орландо, двигаясь на три счета по промышленному ковролину под музыку Штрауса, сопровождаемую воплями недовольных детей.
В самолете мама обдумывала предстоящие дела: взять напрокат фургон, зарегистрироваться в гостинице, найти где поужинать. По-моему, она часто жила в ближайшем будущем. Как и папа, она обожала строить планы и наблюдать, как они воплощаются в жизнь. Если планы рушились, она начинала строить новые.
Я предпочитала жить в настоящем. Все в самолете — неудобные сиденья, экранчики, на которых крутили ролики по технике безопасности, странные костюмы персонала — завораживало. А пока самолет летел вдоль северо-восточного побережья, я смотрела вниз на сбегавшие в океан реки и ручьи и видела, как они переливаются — сначала серебро, потом золото, затем индиго, — когда самолет пролетал над ними. Игра света? Солнце стояло почти в зените. Что бы ни вызывало этот феномен, благодаря ему земля представала живым телом, где реки заменяли вены.
— Тебе лучше. — Мае взглянула мне через плечо на прекрасную землю. — Головокружение прошло.
— Да. — Вчерашние дурные предчувствия остались уже далеко позади.
Я не позволяла себе забегать вперед, думать о возвращении в город, где я родилась. В настоящий момент я чувствовала себя живой.
С воздуха сельские районы штата Нью-Йорк пестрели сотнями оттенков зелени, словно мозаика их папоротника, мха и сосен. Если бы я могла давать названия цветам, я бы создала оттенок под названием «горная зелень» — смесь сосновых игл и серого аспарагуса, — в тот день этот цвет превалировал в пейзаже.
На земле северная часть штата Нью-Йорк — по крайней мере, Саратога-Спрингс — казалась местом, пытающимся вернуться в собственное прошлое, стать тем, чем некогда было.
Мы выбрали отель в центре — я часто проезжала мимо него на велосипеде, воображая убранство его комнат. Обои, ковровое покрытие и мебель «знавали лучшие дни», сказала мае, и я прикинула, не следует ли понимать эту фразу буквально, хранят ли неодушевленные предметы воспоминания о прошедших событиях. Чувствует ли себя это кресло менее счастливым теперь, нежели в конце девятнадцатого века, когда его сделали? «Да, — подумала я. — Наверняка».