Его нет в этом кабинете, где он проводил часы и дни, нет на кухне и в ванной, где он брился и рассматривал отечные щиколотки и распухшие запястья (верный признак болезни сердца!), — но где-то же он есть?
В поезде, в поезде. В поезде, ту-ту-ту-уу!..
Фэл постелили на диване, слишком большом для ее маленького тела: рядом с ней легко уместились бы еще три Фэл и, как минимум, пять Габриелей. В изголовье дивана горит ночник — лампа с бледно-сиреневым абажуром и ножкой в виде странного человеческого существа со слоновьей головой, отец называл его богом мудрости и покровителем путешественников Ганешей.
Путешествия, о!.. Путешествия не имеют к отцу (каким знал его Габриель) ни малейшего отношения.
Узкие высокие окна затянуты шторами, узкие высокие шкафы забиты книгами. В углу, на низком столике из красного дерева, стоит граммофон с медной трубой, больше похожей на раскрывшееся жерло какого-то диковинного цветка. Медь поблескивает в свете ночника, все остальное скрыто в полутьме. Но Габриель знает, что граммофонный раструб не одинок: внизу притаилась новейшая стереосистема со множеством колонок и двумя тюнерами, а место справа занимает восковой валик Эдисона, страшно антикварная и дорогая штука.
В кабинете есть еще множество небольших ящичков (в них живут сигары); множество застекленных стоек (в них живут цирковые плакаты); покрытое сукном бюро и конторка с лежащими на ней «Nouveau petit LAROUSSE illustré» [6] 1936 года и лупой. Вот интересно, лупа еще там?.. Если взять ее и приблизить к лицу — может быть, тогда Фэл увеличится в размерах? И не будет казаться такой маленькой, такой беззащитной в этой огромной и безжизненной комнате?
Пока Габриель размышляет об этом, пространство вокруг дивана с Фэл приходит в движение и начинает странным образом вибрировать, искривляться, вздыхать — как будто приноравливаясь к нежданной постоялице. Опс! — и вот уже окна и книжные шкафы не кажутся такими высокими. Упс! — сузились и ужались стены. Чик-вжик-трак! — опустился потолок. Теперь это и не кабинет вовсе, а чудесная маленькая табакерка или чудесная музыкальная шкатулка, а Фэл нужно всего лишь протянуть руку, чтобы открыть дверь. Пошевелить фалангой пальца, чтобы распахнуть окно.
Наверное, это природное явление объяснимо и связано с профессией тетки. Всю жизнь ее спутниками были пульсары (хоть и нейтронные, а все же звезды), и Фэл волей-неволей переняла их повадки: втягивать все в свою орбиту, в воронку, подминать под себя. Так, в понимании Габриеля, выглядят сверхтекучесть, сверхпроводимость, сверхсильные магнитные поля.
Если это так и Фэл вдруг придет в голову зевнуть — Габриель, подхваченный магнитным полем, полетит прямиком ей в рот. Все то время, что они знакомы, Габриеля тянуло к тетке, как магнитом, и только теперь нашлось объяснение этому —
НАУЧНОЕ
и гораздо более убедительное, чем все другие объяснения.
Фэл читает толстенную книгу, но Габриель все же находит нужным спросить:
— Ты не спишь?
— Нет. А почему ты еще не в кровати?
— Вот… Пришел пожелать тебе спокойной ночи. Сладких снов.
— Сегодня я вряд ли усну Но желай.
Видя, что Габриель нерешительно мнется у двери, она откладывает книгу и похлопывает рукой по дивану:
— Иди сюда.
Только это ему и нужно: через секунду он оказывается рядом с Фэл, и даже через долю секунды, — магнитное поле все-таки сработало.
— Сегодня был очень грустный день. Очень тяжелый, — говорит она.
— Да. — Габриель тотчас начинает угрызаться от осознания того, что не чувствует ни грусти, ни тяжести.
Поездка на фантастическом скором поезде — еще не повод для расстройства.
Он не станет рассказывать про поезд тетке, вдруг она посчитает его глупым или (хуже того) спрыгнувшим с мозгов мальчишкой, который ровным счетом ничего не понимает в смерти. Смерть — это такое средство передвижения, мог бы выдвинуть гипотезу Габриель, — но вместо этого принимается склонять на все лады историю про Растаявшую Фею.
Сказка на ночь.
Воспроизведенная с максимальной приближенностью к первоисточнику, она вышибает у Фэл слезу. Да-да, Фэл натурально плачет и сглатывает слезы, как это делал сам Габриель — жутко давно, в бессмысленном возрасте пяти или шести лет.
— Кошмар, — вдоволь нарыдавшись, наконец говорит она. — Случится же такое! Растаяла!.. Бедняжка Розалинда! Бедный твой папа…
— А такое и в самом деле может случиться? С кем-нибудь?
— С кем?
— С кем-нибудь не в сказке, — осторожно уточняет Габриель.
— Не в сказке — вряд ли. Я, во всяком случае, про такое не слыхала.
— Но это возможно?
— Теоретически… Если мы, к примеру, возьмем процесс аннигиляции, когда частица сталкивается с античастицей и они исчезают, превращаясь в другие частицы…
— Нет, не теоретически.
— В жизни никто не тает, если тебя интересует именно это.
Габриель испускает вздох облегчения: пусть Фэл и не фея, зато романтическая кончина на палубе, под палящими лучами, в объятиях муслинового платья ей не грозит.
— Видишь тот стол с сукном? — не-фея демонстрирует удивительную способность переключаться с темы на тему.
— Бюро, — уточняет Габриель. — Тот стол называется бюро.
— Верно. Ты не мог бы выдвинуть верхний правый ящик и кое-что взять?
— Не получится. Ящики в бюро всегда закрыты на ключ.
Это — чистая правда. Габриель неоднократно пытался подобраться к манящим его воображение ящикам и всякий раз терпел фиаско. Их пять, похожих друг на друга как близнецы: два с правой стороны и три с левой. Ящики сияют темно-ореховой поверхностью, а прорези замочных скважин на них заставляют вспомнить о египетском боге солнца Ра. Габриель видел картинку с богом в «Nouveau petit LAROUSSE illustré»: глаза Pa на картинке — такой же формы, что и скважины.
Ключа к ящикам (в отличие от бога солнца) Габриель не видел никогда.
— …Ключ. Я и забыла. Вот, возьми.
Фэл снимает с шеи цепочку, на которой (вместо медальона, крестика или ладанки) висит маленький блестящий ключ.
— А он подойдет?
— Конечно. Ведь это и есть ключ от бюро.
— Откуда он у тебя? —
Подобный вопрос для Габриеля чистая формальность, Фэл может не заморачиваться с ответом. Какая разница, откуда у нее ключ, важно — что он отпирает. Не пройдет и тридцати секунд, как Габриель узнает о содержимом ящиков: вдруг там спрятаны невероятные, потрясающие предметы? Настолько потрясающие, что к ним вполне применимо слово «артефакт» — о его существовании Габриель узнал не так давно, но случая употребить еще не представилось.