— А мне казалось, что тот розовый бутон вот-вот распустится.
— Такая татуировка — важная примета, — замечает Габриель.
— Еще бы не важная, — подтверждает Рекуэрда. — Я ведь и искал ее по татуировке.
— Искали где?
— Среди мертвых. Среди неопознанных тел. Среди частей тел. Не пропустил ни одного места преступления. Ни одного трупа, который хоть как-то подходил под описание Чус. Специально приехал сюда почти на год и искал.
— Не нашли?
— Нет.
— Но тогда, быть может, она жива?
— Если бы она была жива — обязательно бы дала знать о себе.
— Случаются разные обстоятельства…
— Но не с Чус! Надо знать мою малышку — она всегда была ответственной. Она не оставила бы брата и свою кошку не оставила бы тоже.
— Что же с ней случилось потом?
— С кем?
— С кошкой.
— Кошку пришлось отдать в приют, я не любитель животных. Зачем я тебе все это рассказываю?
— Вы хотели поговорить по душам, — напоминает Габриель.
— Да. Ты прав. Закажу-ка я себе еще что-нибудь. — Рекуэрда роется в меню. — Ну вот, хотя бы тушеный телячий язык с мятой и каштанами, этого я еще не пробовал. А ты? Не хочешь повторить?
— Нет. Я сыт.
— Здешняя кухня — нечто особенное, ведь так?
— Здешняя кухня — совершенно выдающаяся.
Рекуэрда берет со стола фотографию сестры и прячет ее в бумажник, а бумажник опускает во внутренний карман пиджака. В этот момент Габриель испытывает странное стеснение в груди: пропавшая Чус — девушка в его вкусе, это несомненно. Впрочем, ей уже тридцать пять, и неизвестно, как она выглядит сейчас, скорее всего —
не выглядит никак.
Лучше не думать о ней, не предаваться несбыточным мечтам.
Странно. Фраза кажется Габриелю обкатанной. Объезженной. Все слова на своем месте, они пребывают в хорошей физической форме и настроены на победу. И сыгранны, как Рональдиньо, Дзамбротта, Пуйоль и Виктор Вальдес.
Эта фраза — не нова.
Когда-то она уже вертелась в голове Габриеля, вспомнить бы, по какому поводу. Она не связана с Ульрикой, не связана с Христиной, не связана с мерзавками Габи и Габй и другими девушками Габриеля. Она не касается Снежной Мики и жалкого манекена — ее сестры, тогда кого она касалась?..
— Хочу спросить у тебя, умник, и надеюсь на честный ответ…
— Я вас слушаю, — с готовностью отвечает Габриель, задвигая неудобную фразу в дальний угол души.
— Я… Я очень толстый?
— Да нет… Есть масса людей, которые толще, чем вы. Черчилль был толще и оперный певец Лучано Паваротти. И еще один американский артист, забыл, как его зовут.
— Не густо.
— Бывший германский канцлер Коль, — Габриель лихорадочно перебирает в голове всех известных ему толстяков. — Художник Диего Ривера…
— Впервые слышу про такого.
— Герман Геринг…
— Фашист Геринг?
— Э-э… Не слишком удачный пример, согласен. Но есть еще режиссер Коппола, тот, что снял «Крестного отца»…
— Я видел «Крестного отца» три раза. Мне нравится этот фильм.
— Ну вот! Вы нисколько не толще Копполы.
— Правда?
— Чистая правда.
— Ладно. Поверю тебе на слово. Теперь скажи — мог бы я, такой как есть… Мог бы я понравиться женщине?
Следовало бы помедлить с ответом и помучить Рекуэрду, ведь он не церемонился с Габриелем, обзывал его бесхребетным умником и смазливым ничтожеством, а также птенцом-переростком. Но Рекуэрда и так достаточно настрадался в жизни, искал пропавшую сестру и не нашел, перелопатил горы трупов, чтобы добраться до розового бутона, — и потерпел фиаско. Рекуэрда ни разу не выиграл блиц в шахматы, а теперь еще с завидным постоянством продувает в маджонг; он — валенсиец, который чувствует себя неуютно среди надменных каталонцев, от недосыпа у него вечно красные глаза,
и он одинок.
— …Понравиться женщине? Конечно. Почему нет?
— А мог бы я понравиться женщине настолько, чтобы она согласилась со мной встречаться?
— Такое тоже не исключено.
Наверное, Габриель не очень убедителен и скупится на слова: иначе Рекуэрда не смотрел бы на него так пристально, ожидая развернутого комментария.
— Думаю, нет никаких препятствий к тому, чтобы женщина согласилась с вами встречаться. Женщинам нравятся сильные мужчины.
Но не те, которые без всяких ухищрений выдавливают глаза, отрывают яйца и завязывают внутренности морским узлом.
— Тут ты прав, умник. Женщинам нравятся сильные мужчины, а я таков и есть. И последнее. Мог бы я понравиться женщине настолько, чтобы она согласилась выйти за меня?
— Да.
— Думаешь, стоит попробовать?
— Да.
В ожидании заказа они молчат.
Видно, что в поисках ответов на ключевые вопросы своего нынешнего существования Рекуэрда потратил изрядное количество сил и мобилизовал весь словарный запас — слов больше не осталось. Молчание не тягостное, но Габриель предпочел бы, чтоб его скрасили шахматы. Партия в маджонг с Кимом и Ваном, patio, клетчатые скатерти, веснушчатая орхидея, манекен в кресле.
Ничего этого под рукой нет, а Рекуэрда откинулся на стуле и смежил веки. Делает вид, что дремлет. Делает вид, что углублен в собственные мысли.
В другой обстановке и сам Габриель с удовольствием предался бы собственным мыслям, которые, при ближайшем рассмотрении, всегда принадлежат другим. Знаменитым писателям, знаменитым алхимикам, первооткрывателям земель, Федерико Гарсиа Лорке, великому поэту, и Кнуту Гамсуну. А также — безвестным составителям справочников, путеводителей, самоучителей и словарей, включая монументальный «Nouveau petit LAROUSSE illustré». Ничего не поделаешь, таков удел всех, кто помешан на текстах разной степени ценности, кто ни дня не проводит без строчки, кто (по выражению Рекуэрды) «торгует книжонками». Лишь одна мысль является собственностью Габриеля — от первой до последней буквы —
Лучше не думать о ней, не предаваться несбыточным мечтам.
Но как раз ее Габриелю хочется изъять из головы, разрубить на части и растворить в соляной кислоте, — чтобы она больше не беспокоила его.
Никогда.
Эта мысль связана с какой-то опасной догадкой по поводу самого Габриеля, она свидетельствует о чем-то в его незамутненном и безоблачном прошлом — но о чем?..
Зал «Троицкого моста» набит битком, за соседним столиком расположились две пары — молодая и постарше: семейный ужин с тестем и тещей (свекром и свекровью), отношения между всеми четырьмя — самые непринужденные, а тихая беседа то и дело прерывается взрывами смеха.