Теперь Брыляков-старший доподлинно знал, как ему поступить.
Бесспорный и уже единственный лидер большевиков, крупнейший авторитет, умевший мановением пальца поднять и повести разгоряченные, готовые на все массы, Орест Пахомыч Сувениров острейшим образом ощущал нехватку политической культуры, носителем которой всегда считался его недавний соперник.
Смешно сказать, но, добившись единоначалия, он просто не знал, чем заняться дальше. Располагая женщинами куда более привлекательными, он, к удивлению многих, не отверг лупоглазой серенькой Надежды Константиновны и анемично-болезненной Инессы Арманд, а, напротив, потеснил двух ближайших своих наложниц и приблизил бывших ленинских фавориток к себе вплотную.
Обыкновенно он лежал где-нибудь на кушетке, положив голову на колени Крупской, а ноги — на бедра Арманд. Надежда Константиновна, надев очки, искала у него в голове, Инесса, близоруко щурясь, накладывала педикюр.
— Расскажите мне о Ленине, — расслабленно просил Сувениров и закрывал глаза.
— А чего о нем рассказывать? — хрипло удивлялась Крупская, раздавливая что-то пальцами. — Нешто нет темы интереснее?
— Не говори так, Наденька, — мягко журил ее Орест Пахомыч. — Ленин был великий человек.
— Великий?! — каждый раз удивлялась вдова. — Вам виднее, сударь… что ж рассказать-то?
— Картавил он, — встревала Арманд. — Противно так — будто камешек в горле прокатывал.
Сувениров пробовал прокатать в горле камешек, радовался, если это получалось у него по-ленински. Чувствовал, что пригодится.
— В шахматишки любил перекинуться, «Аппассионату» велел трижды на дню прокручивать, кепку в руке мял, — вспоминала, наконец, Крупская.
Сувениров вынимал записную книжку, делал пометки, отдавал какие-то распоряжения Луначарскому. В тот же день в доме появлялись комплект шахмат, бетховенская пластинка, матерчатый головной убор с пупочкой и длинными козырьком.
— Еще, девочки, еще, милые! — ласково просил Сувениров.
— Прост был — о косяк чесался, мясо руками брал, сморкался в два пальца…
Орест Пахомыч записывал каждое слово.
— Брюки никогда не парил, пальцами в жилетке торкался — все кармашки изодрал, смеялся заразительно — мы потом кашляли…
— Так, — приговаривал Сувениров, — так…
— Кайзера страшно любил, — дополнила как-то Арманд. — Всегда норовил первым к ручке приложиться.
— Замечательно! — прямо-таки подскочил преемник. — А как целовал — взасос или просто прикладывался?
Дамы нахмурили узенькие лобики.
— Вроде бы, каждый пальчик в отдельности… а вот ладошку иногда зубами прихватывал. Вильгельму щекотно было, визжал прямо и Володьке пять марок давал, на пиво.
— Ах, вы мои душечки! — Сувениров вскакивал, подхватывал подруг по партии и, шуткуя, небольно сталкивал их лбами. — Вот помогли, так помогли!..
Вечером он натягивал поверх пурпурной кальсонной пары пурпурные же свитер и рейтузы, зычно кликал Халтурина, Бабушкина, еще кого-нибудь поздоровее и отправлялся по петербургским притонам вербовать новых сторонников.
Надежда Константиновна и Инесса перетряхивали перины, разводили огонь в плите, закалывали барана или умерщвляли поросенка, бегали в шинок за водкой и папиросами. Сувениров возвращался на рассвете и любил перед сном плотно поесть, много выпить и хорошо покурить.
Жили обыкновенно на конспиративных квартирах, выдавая себя то за бродячих итальянцев-шарманщиков, то за бригаду каландровщиков-надомников. Иногда, совсем уже оборвавшись, вынуждены были представляться послами кабардинского мурзы, прибывшими в северную столицу для подготовки визита верховного своего правителя. Но чаще деньги были. Партийная касса регулярно подпитывалась профессиональными экспроприаторами, и партия не жалела средств для своего любимца.
Партийным маклерам удалось снять дворец Белосельских-Белозерских, уехавших отдыхать и лечиться за границу, и Сувениров с дамами много времени проводил в княжеской опочивальне, просторной, светлой, приспособленной для изысканных игр и развлечений.
Надежда Константиновна, неповоротливая и грузная, была вообще мало для чего пригодна. Перекрестивши рот на пожарную каланчу, она могла только наблюдать, как верткая и изобретательная Инесса удовлетворяет охотничьим инстинктам вернувшегося из вербовочного похода хозяина.
Насытившись, Сувениров с разбегу нырял в огромную перину и тут же засыпал. В холлах и на лестнице перекрикивались телохранители. Крупская и Арманд сидели в изголовии кровати и отгоняли от своего повелителя мух и тараканов.
— Мечтал о чем-нибудь великий Ленин? — спросил Орест Пахомыч как-то в полдень, проснувшись и зевая.
— А как же! — подавая вождю непременный ковш рассола, отозвались женщины. — Был у него конек. Хотел революцию сделать. Великую Октябрьскую.
— Великую Октябрьскую?! — Сувениров даже поперхнулся. — Так ведь давно октябрь! Что ж вы раньше-то молчали?!
Клещами вытянув из сообщниц основные детали замышлявшейся операции, вождь тут же велел собрать Центральный Комитет и к ночи подготовить и осуществить Вооруженное восстание.
Преданная общему делу группа единомышленников разработала план.
Решено было взять Зимний.
Основной отряд большевиков с шумом и криками, имея в своих рядах нескольких кинооператоров, должен был броситься на здание со стороны Большой Морской, повиснуть на решетчатых воротах и завязать кровопролитное сражение. В это время из Мойки в Неву войдет неприметный пароходишко с хорошо замаскированной пушечкой. Не замеченным никем, он приблизится к цитадели с тыла (уже оголенного!), пушечка даст исторический залп, снаряд пробьет в заднем фасаде дыру, куда и хлынет с борта десант революционных матросов. Дальше — дело техники!
Каждый член ЦК отправился курировать порученный ему участок работы. Надежда Константиновна и Инесса шили большой кумачовый стяг. Сувениров отрабатывал навыки рукопашного боя и спешно учил текст «Интернационала».
— Мосты! — вдруг хлопнула себя по лбу Крупская. — Банки! Почта! Телеграф!
— В каком смысле? — отвлекся Сувениров, поддевая под свитер кольчугу.
— Ильич завещал брать это в первую очередь.
— Ладно! — вождь черкнул в книжечке. — Разберемся с оплотом царизма — и сразу на почту…
…Потом, уже в эмиграции, его буквально замучили.
Каждый, кому было не лень, лез с дурацким вопросом:
— А почему, собственно, провалился штурм в девятьсот тринадцатом?
Пахомыч щурился, закладывал пальцы в жилетные карманы, качался с носка на пятку, выпячивал животик, заразительно смеялся.
— Так ведь это, батенька, и ему понятно! — визгливо прокатывался он. — Предпосылки тогда не созрели. Верхи, представьте, еще очень даже могли, а низы, черты бы их драл — весьма хотели… вот и не получилось… попытка — не пытка…