— Понимаете, атомная станция — это замкнутая саморегулирующаяся система. Если все люди разом со станции исчезнут, ничего не случится, все системы продолжат работать в автоматическом режиме — теоретически. Одной загрузки атомного топлива в реакторе хватит на много лет работы. Так совпало, что третий блок — мой блок — был долгое время на ремонте и модернизации, поэтому загрузили его перед самой Катастрофой. В штатном режиме эксплуатации, на ста процентах мощности, он может работать больше пяти лет. Если снизить мощность примерно процентов до пятидесяти… что я и сделал… срок работы реактора увеличивается.
— Тогда почему остальные блоки не работают? — спросил Иван. — Или работают?
Фёдор улыбнулся.
— Не работают.
— Почему?
— Я их заглушил. Иначе бы они расплавились. Вот это проблема автоматического режима. Реактор вырабатывает воду для охлаждения и расплавляется. Остановка. На это нужно примерно месяц, что ли? Поэтому я их заглушил. Нелегко пришлось, конечно. У меня есть «чувство реактора», это как у водителя есть чувство автомобиля, но там были чужие реакторы, не мои. Другая марка автомобиля. Четвертый блок у нас был на ремонте, поэтому мне пришлось заглушать только два. Первый и второй блоки. Второй быстро заглушился, без особых проблем, а вот с первым пришлось повозиться…Как на машине в гололед… впрочем, вам это ничего не скажет.
— Мне скажет, — Уберфюрер словно проснулся. Иван даже начал забывать, что скинхед рядом — потому что тот сегодня по большей части молчал.
— Тогда вы понимаете. Пару раз меня чуть не «занесло». Ещё немного, и был бы тут второй Чернобыль.
— Да тут весь мир… — Убер замолчал, почесал затылок.
— Верно.
— Анекдот рассказать? — усмехнулся Уберфюрер и, не дожидаясь ответа, заговорил на два голоса: — Чукча, ты куда идёшь? В Чернобыль, однако. Зачем, там же радиация? Чукча: в Москва — двадцать рентген в час, в Питер — десять рентген в час, в Чернобыле — пять рентген в час. Всей семьей загорать будем, однако!
Скинхед огляделся, дожидаясь реакции. Все молчали.
— Как-то не смешно, — сказал наконец Кузнецов. Иван кивнул. Бывает, что и хорошие рассказчики рассказывают неудачные анекдоты… И вдруг Мандела оглушительно захохотал.
— Ой, не могу… Оборжаться просто. Загорать будем… ха-ха-ха… ой… — он уперся руками в колени, выдохнул, но всё равно продолжал трястись от смеха. — Не… могу… ха-ха-ха…
Уберфюрер молча смотрел на это представление, лицо бравого скинхеда словно высечено из гранита, ноздри бронзовые, как у коня Медного всадника.
— Сдаётся мне, — сказал Убер наконец, — что ты у нас расист, Мандела.
— Что? — негр перестал смеяться.
— Чукчи ему не угодили, — глаза Уберфюрера сузились. — Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?
— А чем чукчи лучше негров? — Мандела выпрямился.
— Они далеко.
— Значит, центральное освещение? — старик покачал головой.
— Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, — сказал Мандела. Фёдор кивнул.
— Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой — как резервный канал передачи. Возможно, что подключены к этим резервным линиями не только мы… другими словами, многократное дублирование. По-военному, прямо скажем. Возможно, даже когда ЛАЭС выработает последнее топливо (впрочем, его у меня как раз много, хватит на дольше, чем я проживу), электричество в метро всё равно будет.
Старик внимательно оглядел слушателей.
— Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, — предложил он. Иван благодарно кивнул. События этого дня свалились на них, словно обвал туннеля. Да и полночи в противогазах — это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят сейчас, клюют носами.
Иван шёл за стариком по коридору и думал: атомная станция.
Ну, блин, серьёзно, надо же, твою мать.
Она действительно существует. И работает.
Когда они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках, Иван не переставал вертеть головой. Стены, обшитые панелями (что это? дерево?) и украшенные плакатами вроде: «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Забавно звучит. Фёдор объяснил, что это было что-то вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.
В коридорах стояли даже диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.
Жаль, что Звездочёт этого не увидит. И профессор Водяник.
Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли, что защищает меня от радиации и тварей? — подумал Иван. — Наверное, не сразу…
Угу. Скорее всего, коснусь подушки головой и отрублюсь.
Вымотался до такой степени, что сил нет даже уставать.
— Что это? — Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были практически везде. Очень яркие. Очень.
Голые белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. В центре зала — огромная окружность, словно составленная из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.
Под потолком зала — железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъёмника? Серые станины уходили под потолок.
— Куда мы пришли? — спросил Иван.
— Центральный зал, — сказал Фёдор спокойно. — Под вашими ногами фактически — сам реактор. Вот этот круг, что вы видите, — с квадратиками — мы называем это «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…
— Э-э… а почему мы пришли именно сюда?
— Здесь безопаснее. Я здесь сплю.
— Что, прямо на реакторе?! — Уберфюрер выглядел обалдевшим.
Старик усмехнулся.
— Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.
Иван оглянулся. Действительно, там, за металлическим стеллажом, заполненным какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень просто.
— Сумасшедший мир, — сказал Фёдор. — Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы защититься от излучения снаружи? Но здесь действительно безопаснее всего. Под вашими ногами — плита биологической защиты реактора, мы называем её Елена. Толщина Елены несколько метров, над головой — бетонный козырек, который, теоретически, выдержит падение на него реактивного самолета.
— Офигеть, — только и сказал Уберфюрер. Огляделся.
— Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.
* * *
— По-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, — сказал Уберфюрер. — Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?