— Это кто такие? — спросил Иван.
— Ну ты тёмный, — сказал Артём почти снисходительно. Иван улыбнулся уголками губ. Было забавно слышать такое от молодого парнишки, не старше Кузнецова. — Кавесы — это бывшие диггеры, которые знали, что почем. То есть, это у них раньше презрительная кличка была для тех, кто звания диггера не достоин. Но дальше так пошло…
Так стали звать тех, кто копает путь из метро. В Финляндию. Они, наверное, думают, что в Финляндию никто ядерными ракетами не целился. И это почти правда — если забыть про натовский противоракетный радар, который нашим в любом случае пришлось бы уничтожить. Первоочередная цель. Мне отец рассказывал. Он был полковник ракетных войск. Так что Финляндии тоже нет, некуда копать. А они копают.
— Да не к финнам они копают, — поморщился Уберфюрер.
— А куда?
— В Москву.
Иван даже не сразу сумел открыть рот и сказать:
— На хрена? Там же камня на камне… и тот, наверное, радиоактивный.
— Деревня ты, брат. Московское метро — ядерное бомбоубежище класса «А». Я вот знаешь, где учился?
— Где?
Похоже, Уберфюрер забыл далеко не всё.
— В Керосинке. Так нефтегазовый институт назывался, что на Ленинском проспекте был. Пятый в Европе, между прочим.
— Круто… наверное. И что?
— У нас старшаки рассказывали, что в подвале Керосинки стоит атомный реактор — на всякий пожарный случай. Я как-то сунулся в подвал — куда там, режимная зона! Послали меня куда подальше. Хорошо, не посадили. Потому что от этого реактора Метро-2 питается. Ну, про Метро-2 ты слышал, конечно? Ну, это… Д6! Слышал? — обратился он к брату Лали.
— Н-нет.
— Да все про него слышали. Мол, повезло москвичам, они там в секретное метро схоронились и жрут теперь одни каперсы с ананасами.
Артём помялся.
— Что хотел-то? — сжалился над ним Уберфюрер. — Ну, говори.
— А что такое «каперсы»?
* * *
Когда Артём предложил пройтись и кое-что обсудить, Иван кивнул: он ждал этого разговора.
Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артём наклонился и подобрал рыбью кость. Задумчиво бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.
— Оставь мою сестру в покое, — сказал Артём резко. — Слышишь, диггер?
— Слышу, — сказал Иван. Не драться же мне с ним? — Всё хотел спросить. Почему ты меня терпеть не можешь? Из-за сестры только?
— Не только… — он помедлил. — Ты… ты похож на нашего отца.
Иван поднял брови. День ото дня всё интереснее жить.
— Который полковник ракетных войск?
— Отец нас бросил, — сказал Артём с вызовом. — Что ему? Он ушёл, а мы остались.
Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, всё наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший её поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков — который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.
— Как её зовут? — спросил он неожиданно.
— Что? — Артём вдруг изменился в лице. — Кого зовут?
— Ты знаешь, — сказал Иван. — Ведьму твою.
Артём замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.
— Лахезис, — ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: — И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!
Иван кивнул.
— Она это знает?
Артём опять нахмурился.
— Она смеялась, когда я так говорил.
Иван вздохнул.
— Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.
— Ага, — сказал Артём, глядя исподлобья. — Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.
Иван помолчал. Странный мы всё-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.
— Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги свою сестру, — попросил Иван. — Она прекрасна.
* * *
Пришло время прощаться. Паром (на самом деле плот — шириной чуть меньше, чем диаметр тоннеля) наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали ещё семеро — в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что все люди слепые. Главным у них был поводырь — костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нём свободно. Тоже слепой, что интересно.
— Ты с нами? — спросил Иван.
Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.
— Не, мне здесь начало нравиться. Я тут ещё пару недель перекантуюсь и двину дальше.
Вы уедете, и я опять начну пить, перевёл Иван мысленно. Блин. Жаль.
— Дело твоё, — сказал Иван. — Не передумаешь?
— Нет, брат. Счастливо тебе.
— Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… — сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. — Ладно, удачи тебе!
Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…
— И сказал Господь: иди и не оборачивайся, — надорванным голосом заговорил поводырь. — Но жена Лота не поверила и обернулась — и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.
— Аминь, — хором поддержали слепые.
Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.
Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.
— Теперь мы куда? — спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.
Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?
Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.
— Домой, — сказал он.
Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…
Бум.
Паром покачнулся.
Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.
— Я вас провожу немного, — Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. — До Невского. Прогуляюсь.