Аплодисменты. Иван тоже похлопал за компанию. Театр? Сказки рассказывать будут? Может, фокусник? Я люблю фокусы.
— Изюбрь, давай! — крикнули из толпы.
Иван поднял брови. Судя по прозвищу (имени?) он ожидал увидеть что-то более… хмм… крупное.
Маленькая девушка, похожая на подростка, вышла в круг. Неловко поклонилась. Сначала чувствовалась в ней какая-то робость, даже неуверенность… Хорошие артисты редко бывают уверенными в себе, вспомнил Иван слова Элеоноры, девушки на шаре. Точнее — никогда.
Посмотрим, какой из этого крошечного Изюбря артист.
— Я бы хотела сказать… привет. Спасибо вам, что пришли. Сегодня я буду читать стихи. Всякие, хорошие… и может быть, не очень. То есть, если хотите, чтобы я почитала что-то определенное…
— Мама на даче, ключ на столе! — крикнули из рядов. Девушка подняла голову, улыбнулась.
— Ну… мы же ещё не расходимся? Я вам уже надоела. Это стихотворение, которое прочитать — и сразу разойтись. Давайте я начну с чего-нибудь другого…
— Про черепаху!
Девушка кивнула. На бледных щеках выступил румянец.
— Про черепаху? Хорошо.
Иван усмехнулся. Что-то в девушке было искреннее очень, подкупающее. Не торопись, сказал он себе. Кажется, тебе пора перестать верить людям, нет?
Будь ты проклят, Сазон.
— Хорошо, я начинаю, — девушка вздохнула. Установилась тишина. Иван слышал, как дыхание людей начинает звучать в единый такт. — Стихотворение называется: «Мир, который построил…» …не знаю кто. Или, как уже сказали: «Про черепаху».
Голос её негромкий, сначала чуть подрагивающий, напряженный, по мере чтения набирал силу. Иван слушал.
Эта сказка проста — как вся жизнь проста.
Плывут по морю три голубых кита.
На китах черепаха — больше всех черепах.
На черепахе Земля, на земле гора.
На горе горячее солнышко по утрам.
На горе сижу я и держу тебя на руках.
Иван слушал. Простые, даже обычные совсем слова вдруг показались ему необыкновенно важными. Очень точными и верными. Словно другой человек нашёл то, что он сам искал полжизни и никак не мог найти.
Иван слушал. И слушали остальные.
Уплывут киты — и всё упадет во тьму.
Черепаха уйдёт — китам она ни к чему.
Упадет Земля — черепаха и не заметит.
Раскопают гору — Земля не замедлит ход.
Не увидишь жизни, пока не почуешь смерти.
Засыхает трава — так заново прорастет.
На весеннем песке поставит свою заплату.
Но ослабнут мои ладони — и ты заплачешь.
Потому плывут киты, черепаха спит.
А тебе во сне приснится огромный кит
И земля, и гора, и солнышко вместе с нею.
И весенний песок и отблески на траве,
И прозрачное море — соленое на просвет. Я
не буду сниться — есть дела поважнее. [1]
Когда девушка закончила читать, на некоторое время установилась тишина. Иван заметил, что даже лица у людей изменились. Потом они хлопали.
Дальше выступали акробаты, и Иван немного заскучал. Где там остальные?
Он оглянулся. Подумал, что обознался, и снова обернулся. Она сидела в задних рядах зрителей — точнее, даже на некотором от них отдалении. Длинная прямая трубка дымилась в её руке, прижатая к темно-бордовым губам тонкими пальцами. Цветастые цыганские одеяния ей совсем не шли… или не шли той девочке на шаре, какую помнил Иван. Диггер тронул соседа за плечо.
— Кто это? — спросил шепотом.
Тот обернулся, отшатнулся. Иван сжал его плечо железными пальцами.
— Ведьма это, — ответил сосед сдавленно, — отпусти, больно.
Теперь она была — другая. Ведьма.
Иван встал и пошёл к ней — прямо сквозь ряды сидящих, не обращая внимания на возгласы и косые взгляды. Было в нём сейчас что-то, отчего люди расступались.
Длинный коричневый шарф был повязан вокруг её головы — как тюрбан. Уродства он не скрывал. Впрочем, как тут скроешь? Иван дёрнул щекой, продолжая идти. Но её открытость, вернее, равнодушие, с которым уродство демонстрировалось, было почти болезненно ощущать.
— Лера, — сказал Иван. Он стоял над ней, глядя на неё сверху вниз. Ведьма подняла голову. На краткое мгновение Ивану показалось, что он видит в этом взгляде прежнюю Элеонору фон Вайскайце, девочку на шаре… мелькнуло и исчезло.
Она его не узнала.
— Меня зовут Лахезис. Гадание — патрон, заговор три, — она выпустила дым краем изуродованного рта. — Проклятье — пять. Если хочешь в придачу переспать, двадцать патронов.
— Лера, это я, Иван. Иван с Василеостровской.
Единственный глаз смотрел на диггера, но узнавания в нём не было.
— Иван? — переспросила она. — Плати или отваливай, Иван. Что ты хочешь? Гадание, приворот, сглаз или… — Она равнодушно улыбнулась; от этой улыбки у Ивана мороз пошёл по коже. — Меня?
Против воли Иван представил гибкое тело девочки на шаре — без одежды, выгибающееся под ним.
— Гадание, — сказал Иван. — Погадай мне, Лера… Лахезис.
* * *
Синее пламя спиртовки. Кровавое пятно на дне металлической кружки запеклось. Палатку заполнил резкий железистый запах.
Лера-Лахезис посмотрела в кружку, прицокнула языком.
— На тебе — тень мертвеца, — сказала она Ивану. — Ты бежишь от своей судьбы, хотя на самом деле думаешь, что приближаешься к своей цели. Но это не так. Твой путь лежит через твою судьбу.
«Неужели через ЛАЭС? — подумал Иван с сарказмом. — То-то бы старик Энигма порадовался». Впрочем, она, наверное, каждому так говорит. Дежурная фраза.
Он потер запястье. Ладонь всё ещё побаливала. Оказывается, для гадания нужна кровь спрашивающего.
— И ещё… — Она помедлила. — Тут страшный знак. Я не хотела говорить…
— Да? — Иван смотрел прямо.
— Тут сказано, что ты убьешь своего отца.
Кто он? Ещё бы знать.
— Вполне возможно, — сказал Иван спокойно. — Что так и будет.
Ведьма вскинула голову. Иван снова поразился этому жуткому месиву на месте правого глаза, вместо половины лица. Как выстрелило что-то внутри. Какая была женщина! Эх.
— Боги ценят не покорность человека судьбе, — сказала ведьма скрипуче, — но его сопротивление.
* * *