— Шаукат, — окликнул он опытного нукера, которого в последнем набеге ставил сотником. — Когда гость устанет и соберется отдохнуть, положи его в отдельном шатре. И выстави охрану: его жизнь доверена нашему роду самим беем Кароки-мурзой.
— Да, господин, — поклонился тот.
— Если хочешь взять на ночь невольницу, Менги-стр, — повернулся хозяин кочевья к гостю, — выбирай любую.
Тот поддернул верхней губой, выражая полное свое презрение к увиденным полонянкам.
«А ты как думаешь?! — мысленно возмутился мурза. — Что я тебе татарку на ночь пришлю?! Не хочешь русскую бабу — спи один!»
Вернув нож на пояс, Алги-мурза метнул расколотый череп в пленниц. Никуда не попал, но смех и крики одобрения среди татар вызвал. Потом поднялся и ушел в свой шатер.
Веснушчатая, как он и приказал, лежала на ковре возле почти прогоревшего очага. Увидев господина, она поднялась на четвереньки и уткнулась лицом в ковер, принимая предыдущую позу.
— Подбрось кизяка в огонь, — распорядился хозяин, скидывая халат и расстегивая пояс. — За моим местом у стены ватная подстилка лежит и одеяло, атласом обшитое. Постели там у края и ложись на спину. На этот раз я хочу тебя видеть.
* * *
Утреннее желание Алги-мурза удовлетворил тоже с полонянкой, на этот раз оставив своих жен совершенно ни с чем. Пленница ему понравилась: холодная, но покорная вначале, она быстро вспыхивала в объятиях господина, становясь страстной и жаркой. Вся из себя гладкая и бархатистая, без оспин и почти без родинок. Такую, пожалуй, продавать жалко, хотя цену за нее дадут изрядную. И при стойбище в общем услужении жалко оставлять: или ошпарят на кухне, или подростки ненасытные спортят — весь жар отобьют, сладости и способности к ласке лишат. В общем, либо шрамов получит, либо холоду наберется. Ни золота тогда от нее не станет, ни удовольствия.
Хозяин кочевья еще колебался, хотя единственный вывод напрашивался сам собой…
— Тебя как зовут?
— Даша, — потупила полонянка глаза.
— Покажи руки.
Невольница, ничего не понимая, вытянула руки перед собой.
— Нет, — мотнул головой татарин. — Ладони покажи…
Ладони у девушки были розовые и горячие — Алги-мурза скользнул по ним кончиками пальцев, отвернулся, поднял широкий пояс из толстой бычьей кожи с висящими на нем саблей, двумя ножами, огнивом и кошелем, подпоясался.
— Старшую жену мою знаешь?
— Да, господин.
— Придет Фехула, скажи, что я беру тебя в гарем. Пусть переоденет и место отведет. И кибитку отдельную! Поняла? — Он обернулся на всхлип и обнаружил, что новая наложница плачет. — Ты чего?
— Домой… Домой хочу…
— Да как ты!.. — Мурза хотел дать ей звонкую оплеуху, но как-то само получилось, что вместо этого он просто прикоснулся к мокрой щеке. — Здесь теперь твой дом. Привыкай. Меня жди. Вернусь — подарки привезу.
— Не бросай меня! — Наложница упала на колени.
— Вот шайтан!
Мурза растерялся. В голове промелькнули рассказы о том, что из русских женщин получаются самые ласковые и преданные жены… И самые ревнивые. Сколько случаев было, когда детей других жен они изводили, когда соперниц по вниманию мужа резали — не счесть.
— С собой возьми, господин! Любить каждый день стану, господин. Я ласковой могу быть, я внимания требовать не стану. Не хочу опять одна!
— Да не могу с собой повозок брать! Верхом мы идем, торопясь… — Алги-мурза поймал себя на том, что оправдывается. Оправдывается перед наложницей, которая еще и часа в гареме пробыть не успела. — Вот шайтан! — разозлился он. — Сказал: здесь оставайся! Воля моя теперь тебе защитой. Фехула тебя оденет и место отведет хорошее, я ей сам скажу.
Татарин подумал о том, что раньше ему приходилось оправдываться только перед старшей женой, и уже начал сожалеть о том, что взял полонянку в гарем. Продать ее надо. И золота в казну прибудет, и лишние волнения, долой.
— Я умру без вас, господин. Я руки на себя наложу. Не хочу больше одна оставаться, не стану!
«Врет наверняка», — промелькнуло в голове Алги-мурзы, и он решительно отмахнулся:
— Здесь оставайся. Коли смогу, нукера за тобой пришлю, позову. А пока оставайся, я так приказываю!
Он набросил на плечи халат и вышел из шатра, с силой отшвырнув в сторону полог.
Нукеры взятого в сопровождение десятка уже дожидались своего господина на месте вчерашнего пиршества.
Русский тоже ждал, поставив локти на холку своей кобылы, перед седлом. Однако, видимо, с силой не опирался, поскольку стояла лошадь спокойно.
— Припасы взяли? — излишне громко поинтересовался мурза.
— Навьючены уже, господин, — отозвался нукер Гумер, сорокалетний воин, имеющий немалый опыт и в набегах, и в мирных переходах.
— Тогда отправляемся. — Он торопливо взметнулся в седло. — Поедим, когда Ор-Копу увидим.
Слово свое Алги-мурза сдержал, хотя до сделанного несколько лет назад Сахыб-Гиреем перекопа они добрались только к полудню. Животы путников к этому времени изрядно подвело, но нукеры не смели перечить своему господину, а русский… Ему, похоже, было и вовсе все равно — сытно-голодно, холодно-горячо, жестко-мягко. Он рвался вперед, и пока дорога ложилась под копыта, все остальное его вовсе не интересовало.
Подкрепившись хорошо прокопченной, слегка подсоленной кониной, они двинулись дальше, на восток, через земли могущественнейшего крымского бейского рода Шириновых.
Один из родов, похоже, недавно откочевал с этих мест, поскольку вместо отар и табунов маленький отряд видел только пеньки подъеденной под корень травы да навозные катыши. Впрочем, к вечеру они выбрались в нетронутую скотом степь, и остановились на ночлег, отпуская ни разу не кормленных за день лошадей пастись.
Наутро они подкрепились жестким вяленым мясом, запив его густым кобыльим молоком, и поднялись в седла. Опять потянулась бесконечная седая равнина, полная ленивых, широких и пологих взгорков и столь же пологих низин, совершенно одинаковых и, на взгляд Тирца, никак не отличающихся друг от друга. Порою ему начинало казаться, что они бродят по бесконечному кругу, — как вдруг среди дня по левую руку не появилась вдруг, словно призрак, одинокая мечеть, ослепительно белая, с голубым куполом и четырьмя светло-розовыми минаретами.
Незадолго до вечера впереди показалась зеленая полоса, похожая на далекий лес. Отряд перешел в галоп и вскоре приблизился к широкой полосе растущих поперек пути тополей и серебристых ив. Татары спешились и вошли под кроны, ведя своих коней в поводу. Магистр последовал их примеру и, спустя несколько минут протискиванья через густой кустарник, вышел к широкой, полноводной реке.
Впервые за все время пути они развели костер и поели не всухомятку, а нормальной овсяной каши с тщательно разваренным мясом, наполнили до горлышка все бурдюки, да и сами отпились водой вдосталь.